Жеглов versus Шарапов

Вчера участвовал в одной телепередаче (на редкость вышла бесполезная трата времени). Но всё-таки небольшой полезный элемент, с моей точки зрения, был — не во время передачи, а ещё до неё, другому приглашённому, бывшему следователю МВД 60-х годов, в больших чинах, задал вопрос, который давно хотел задать кому-то из его коллег той эпохи: кто ему ближе в известном фильме «Место встречи изменить нельзя» — Жеглов или Шарапов?

«Конечно, Жеглов. И всем работникам МВД тогда был ближе Жеглов, безусловно! А если тюхи-матюхи разводить, как Шарапов, то толку не будет. Но только вот одно в этом фильме фальшиво — что кошелёк подбрасывают. Все эти подбросы наркотиков и прочих вещдоков — всё это позднее началось, это они [авторы] не из того времени взяли. А в моё время я бы кошелёк подбрасывать не стал — ведь воры такие вещи очень внимательно отслеживают. И если следователь что-то подбросил — они его уважать не будут! И сразу слава о нём пройдёт дурная. А другие спецслужбы, КГБ, за МВД тоже наблюдают — зачем же мне это нужно? Так что эпизод с кошельком — он из нашего нынешнего времени, не из того».

«Вор должен сидеть в тюрьме», — вспомнил кто-то из слушателей нашего диалога крылатую фразу Жеглова.

«Да, в наше время воры в другом месте сидят», — заметила с усмешкой Сажи Умалатова, тоже слушавшая наш разговор.Вообще, мне кажется, что Жеглов с его «революционным правосознанием» в фильме ближе к старшему поколению советской милиции, ещё связанному с идеями революции. Шарапов с его юридическим фетишизмом — это, по сравнению с Жегловым, уже некоторый шаг вниз, в сторону деградации. Когда угасающую «революционную совесть» пытаются (не особенно удачно) подменить «формальными гарантиями» правосудия. Ну, а последний этап деградации — когда и революционные понятия давным-давно похоронены, и формальные гарантии существуют только на бумаге, и никого ни от чего не гарантируют. И «прав тот, у кого больше прав», то есть единственной гарантией от любых судебных неприятностей является личное богатство и могущество лица. К сильному и богатому никто не смеет подступиться, что бы он ни творил, а «у сильного всегда бессильный виноват».

Ну, а про другое замечательное выражение из фильма, большинство помнит его, вероятно, по детективному роману братьев Вайнеров «Эра милосердия», а точнее, по его экранизации — фильму «Место встречи изменить нельзя». Там разворачивался любопытный спор между типичным интеллигентом Михал Михалычем и сыщиком МУРа Глебом Жегловым в незабываемом исполнении Высоцкого. По тексту романа:

«— По моему глубокому убеждению, в нашей стране окончательная победа над преступностью будет одержана не карательными органами, а естественным ходом нашей жизни, её экономическим развитием. А главное — моралью нашего общества, милосердием и гуманизмом наших людей…
— Милосердие — это поповское слово, — упрямо мотал головой Жеглов…
— Ошибаетесь, дорогой юноша, — говорил Михал Михалыч. — Милосердие не поповский инструмент, а та форма взаимоотношений, к которой мы все стремимся…
— Точно! — язвил Жеглов. — «Черная кошка» помилосердствует… Да и мы, попадись она нам…
— …У одного африканского племени отличная от нашей система летосчисления. По их календарю сейчас на земле – Эра Милосердия. И кто знает, может быть, именно они правы, и сейчас в бедности, крови и насилии занимается у нас радостная заря великой человеческой эпохи — Эры Милосердия, в расцвете которой мы все сможем искренне ощутить себя друзьями, товарищами и братьями…»

Этот диалог вспомнят многие, но мало кто знает, что впервые слова о грядущей «эре милосердия» прозвучали во Франции в памятном Термидоре 1794 года с трибуны Конвента. Правда, депутату, который эти слова произнёс, отрубили голову, но какое значение имеют подобные мелочи? Главное, милосердие стало основным лозунгом эпохи. Дескать, революция, Свобода-на-баррикадах – это же на редкость бессердечная дама, чистая валькирия, шагает по трупам, как по паркету. То ли дело главный противник этой дамы, её враг и антипод, т.е. реакция — она же само воплощённое Милосердие. (Особо продвинутые в истории Французской Революции добавят, что ещё до термидора Камилл Демулен предложил учредить вместо Комитета справедливости Комитет милосердия и подчинить ему все прочие комитеты).

У нас «эра милосердия», как всё хорошее, подкралась незаметно. Помните, на рубеже 80-х и 90-х вся печать вдруг заполнилась рассуждениями о милосердии и «слезинке ребенка», по Достоевскому. Мол, революция такие слезинки льёт бессчётно, а вот у реакции каждая такая слезинка — на вес золота. И разве не эту простую мысль продолжает по сей день трубить и вдалбливать весь официоз?

А в начале этой эры, в августе 1991 года, президент Ельцин даже принёс извинения родителям трёх молодых людей, павших на баррикадах, — за то, что «не смог уберечь их сыновей». Интеллигенция ликовала: «— Свершилось! Дожили! Ныне отпущаешься!.. Наконец-то она настала — наша долгожданная Эра Милосердия!..»

Почему-то одним из первых шагов проводников этой эры стало скорейшее отправление в иной, лучший мир сотен тысяч (если не более) престарелых, одиноких и больных — все их жизненные сбережения обратились в труху, а зарплаты и пенсии не выплачивались годами. Но сторонников милосердия это нимало не смутило. «Всё это неизбежный итог прошлой, немилосердной эры, — серьёзно объясняли они. — Ничего тут не поделаешь! Зато вместо почивших в бозе стариков общество приобрело по-настоящему передовую и динамичную прослойку — «новых русских».

Правда, у некоторой части общества такое решение вопроса отчего-то вызвало возмущение, и в октябре 1993 года оно выразилось в маленькой гражданской войне на улицах столицы. Именно тогда у младенца-Милосердия вместо ангельских крылышек неожиданно прорезались клыки и когти, а изо рта высунулось дуло крупнокалиберного пулемета. И — застрочило по толпе. «Добро должно быть с кулаками, добро суровым быть должно, — разъяснили сторонники милосердия, — чтобы летела шерсть клоками с того, кто лезет на добро»…

Но рассказ всей истории нашей эры Милосердия получился бы слишком длинным, так что перейдём сразу к настоящему моменту. Суть его заключается в том, что общество всё более и более разделяется на два этажа — на верхнем обитают просвещённые и цивилизованные, продвинутые сторонники Милосердия, действующие по формуле, озвученной героем одного старого советского фильма: «Пойми, студент, сейчас к людям надо помягче, а на вопросы смотреть ширше». Это г-н Ходорковский, г-жа Васильева… и их друзья, а также друзья друзей. На нижнем этаже живут все остальные, которые чем дальше, тем больше жаждут не милосердия, а именно справедливости, а на слово «милосердие» всё больше и больше реагируют как бык на красную тряпку… ну, примерно как Глеб Жеглов.»

maysuryan