Биологические основы господства и угнетения понять легко. Достаточно посмотреть на поведенческие и психофизиологические корреляты, которые определяют разнокачественность особей в популяции, связанную с делением на «сильных» и «слабых», с высокой и низкой «мощностью поведения». Она, конечно, зависит от конкретных социальных условий, и в значительной степени не наследственна, а связана с разными социальными влияниями. В том числе с влияниями в раннем опыте животного. Однако в каждый данный момент в каждом конкретном сообществе показатели «мощности» конкурентного давления особей на собратьев — это некая индивидуальная характеристика, которую трудно изменить. Тем не менее, это возможно, и дальше я попробую сформулировать, как.
С этим, вроде бы, все понятно: сила солому ломит, и плетью обуха не перешибешь. Куда интересней другое — каковы биологические основы успешной борьбы с угнетением? Какие поведенческие характеристики подчиненных особей, будучи альтернативными качествам доминантов и развившись как компенсация ограничений степени свободы под «давлением» доминанта, позволяют не просто подбирать крохи с барского стола, развивая альтернативные стратегии вроде оленей-рейдеров или клептогамии у тритонов, а реально выигрывать конкуренцию за социальный ресурс, несмотря на «нехватку мощности» поведения?
У высших млекопитающих «освобождение от угнетения» можно понимать чисто метафорически — как способность объективно «слабых особей» опрокидывать систему подчинения, выстроенную «сильными», и в ряде случаев становиться доминантами самим. У людей освобождение от угнетения понимается напрямую, ибо ведет к общественному прогрессу – не только жизнь становится лучше, но и сами люди (скажем, они реже убивают и мучают друг друга, меньше ненавидят «чужих» и т. п.).
Соответственно, почему угнетенный борется — не вопрос, интересно понять, за счет чего в человеческой истории слабые, маргиналы, и лузеры раз за разом выигрывают? Какие для этого есть биологические основания? Ведь может быть, что будущим борцам с угнетением уместно развивать соответствующие психофизиологические качества, тренироваться, как боксеры и борцы к соревнованиям.
Так, белых крыс Tryon селектировали на хорошую и плохую обучаемость в сложном лабиринте (линии bright и dull), затем оценивали «мощность поведения» —мобилизационные возможности — каждой линии в смешанных сообществах и в сообществах, где представлены только хорошо- или плохообучаемые крысы. (Здесь и далее речь только о самцах, именно они жестко конкурируют за ранг, самки конкурируют друг с другом за территорию, и поэтому взаимно изолируются, а не выстраивают иерархию).
В смешанных сообществах оказывалось, что среди плохообучаемых крыс (dull) доля особей с бОльшими мобилизационными возможностями достоверно выше, чем среди крыс bright. В чистолинейных сообществах разница уменьшилась, но оставалась значимой.
Соответственно, при объединении всех крыс обоих категорий в одно сообщество вероятность достижения высокорангового положения имели плохо обучающиеся самцы dull за счет большего мобилизационного потенциала и большей устойчивости к стрессу, связанному с агонистическими взаимодействиями в ходе межсамцовой борьбы. Но как только смешанное сообщество формировали из крыс с близким уровнем устойчивости к стрессу, оцененной по биохимическим показателям, т. е. уменьшали неравенство, преимущество в достижении высокого ранга переходило к самцам линии «bright» (Крушинская и др., 1988).
В другом исследовании лабораторных мышей селектировали на высокий/низкий уровень агрессивности, что в смешанном сообществе определенно означает высокий ранг для первых и низкий для вторых. Неагрессивность у мышей вырабатывали в двух вариантах: отбирая на понижение уровня агрессивности как таковой, и с длительным латентным периодом атаки, когда сам уровень агрессии остается достаточно высоким, но вот нападение в ответ на проблемную ситуацию реализуется реже. Между двумя группами низкоагрессивных особей различия фактически чисто количественные, поскольку длина латентного периода агрессии, коль скоро она случается, у них варьирует намного сильней, чем у селектированных на высокую агрессивность.
Целью было исследовать связь агрессивности/неагрессивности поведения после селекции с шаблонностью/гибкостью (способностью перестраиваться в ответ на изменения и использовать их в свою пользу). Гибкость оценивали по реакции на подсаживание самки и по тесту на переделку при движении в лабиринте.
До начала отбора в норме самцы мышей самок не атакуют – даже самые высокоагрессивные. После отбора у всех линий вырабатывали стереотип атаки самца-захватчика, подсаживая на его территорию чужих самцов и удаляя их после первой атаки. Затем к самцу подсаживали его самку, и смотрели способность не ошибиться и перестроиться, поскольку самку надо не атаковать. У высокоагрессивных мышей вероятность ошибки из-за шаблонного следования прошлому стереотипу оказалась существенно выше, чем у обоих линий низкоагрессивных мышей. Причем вероятность ошибки здесь была прямо пропорциональна частоте подсадок интрудера при выработке стереотипа. У низкоагрессивных линий и вероятность ошибки была в несколько раз ниже, и не было зависимости от частоты подсадок интрудера.
Далее мышей тестировали в У-образном лабиринте (в основании – гнездо, оба рукава ведут в кормовую камеру, но один рукав перекрыт). Вначале мыши учились использовать именно открытый рукав, все три линии показали тут одинаковые результаты. Затем открытый и закрытый рукав меняли местами, и смотрели различия по способности к переделке (по частоте неверных траекторий). У высокоагрессивных мышей ошибок было достоверно больше, между двумя линиями низкоагрессивных мышей (одинаково оказывающихся подчиненными в смешанных сообществах) значимых различий не было (Benus et al., 1990).
То есть доминирующие высокоагрессивные особи демонстрируют большую шаблонность и стереотипность реагирования на изменения, отчего раз за разом совершают ошибки, которыми подчиненные особи пользуются в своих интересах (Мешкова, Федорович, 1996).
Ввиду отсутствия различий между двумя группами низкоагрессивных особей по «лабиринтному» тесту, R.F.Benus et al., (1990) делают вывод, что в ходе отбора они уменьшали не агрессивность как таковую, а, меняя латентный порог агрессивности, проводили отбор по механизмам, определяющим организацию поведения. Это жесткость, шаблонность поведенческих схем у агрессивных и гибкость, подвижность – у низкоагрессивных особей.
Иными словами, постоянная готовность к атаке оппонента (на которую подчиненный не может ответить агрессией, в том числе и потому, что увеличен латентный период реагирования на соответствующие стимулы, а реагировать нужно быстро), ведет к увеличению способности перестраивать поведение и использовать изменения обстановки в своих интересах. Опять же неспособность подчиненных мышей отвечать на все изменения ситуации – социальной или экологической – большей агрессией в отношении подчиненных, подавлять их так, чтобы доминанту снова стало удобно в новых условиях, заставляет подчиненных особей развивать рассудочную деятельность, больше манипулировать с предметами, уменьшать неофобию и т. п. Иными словами, меньшая агрессивность побуждает поведение подчиненных изменяться в эту сторону, что было показано в работе Н. Н. Мешковой и Е. Ю. Федорович (1996) на домовой мыши. В цитированном эксперименте те же свойства создаются отбором на меньшую агрессивность; естественно, в обоих случаях речь идет о подчиненных, но не совсем низкоранговых крысах и мышах, которые подчиняются агрессии доминанта, но не подавляются ею совсем, умеют от нее уходить и т. п. В человеческом обществе действует очень похожий отбор: «латентный период агрессии» низших классов в ответ на подавление высшими все время стараются увеличивать (лучше – растягивать до бесконечности) за счет воспитания в духе идей преданности «своей нации», «своей стране», покорности властям, а также за счет идей социального партнерства и, конечно же – религиозных идей. Тут религия была так же важна, как открытие земледелия или колеса.
Резюмируя, доминанты (угнетатели) отбираются по критерию большей силы («лучшесть», создающая любую элиту), этой силой подавляют слабых и используют в своих целях, но всякое давление развивает ум, ум обращается против силы и в конце концов одолевает ее. И понятно, почему в сложном сообществе подобное «одоление», освобождение подчиненных особей от «гнета» доминантов (здесь уже стоит говорить не о мышах, а как минимум о приматах, лучше о людях) ведет к явному прогрессу.
В общей конкуренции за социальный статус доминанты используют «силу», «давление», подчиненные особи – «ум», нешаблонные способы реагировать на изменения и, следовательно, предлагают группе более сложные варианты структуры отношений, дающие больше возможностей развития психики особей. Что видно уже на примере креативных шимпанзе из книг про поведение этого вида в природе и в зоопарке Арнхейма (Дж. Гудалл и Ф. де Ваал).
Также существенно, что давление сильных на слабых прекращает реализацию соответствующего поведения, но в общем случае не может подавить «вообще», изменить внутреннее состояние до уровня «прирожденных рабов». Для животных это означает, что агрессия доминанта не позволяет проявляться ответным демонстрациям агрессии подчиненного, тот вынужден вжиматься в угол и терпеть, но уровень агрессивной мотивации у него не меняется (по измерениям состояния агрессивности, не зависимым от оценки агрессивного поведения).
Так, половое поведение субординантных самцов домовой мыши Mus musculus выражено намного слабее, чем у доминантов. В отсутствие доминантов уровень половой активности подчиненных особей существенно возрастает, но не достигает уровня, демонстрируемого доминантом. Обычно подобное подавление объясняют действием прямой (агрессия) и непрямой конкуренции, проигрыш в которой снижает уровень мотивации.
Для проверки этих идей уровень сексуальности самцов оценивали независимо от поведения, связанного с взаимодействием с самкой, по уровню ультразвуковых сигналов, играющих важную роль в ритуале спаривания, и по поведению самцов, наблюдающих половое поведение своих противников. Оказалось, что сексуальная мотивация подчиненных не ингибирована: даже непосредственное присутствие доминантов не снижало активности. А вот поведение, реализуемое в присутствии самки, различалось существенно. Половое поведение в непосредственном взаимодействии с самкой у подчиненных особей было менее развитым и замедленным по сравнению с доминантом, если взаимодействие шло в их присутствии, и более развитым и успешным – когда доминанта на время убирали (D’Amato, 1990).
Понятен вклад большей гибкости поведения подчиненных в способность прогнозировать периоды отсутствия доминанта.
Четкий изоморфизм этого виден и в человеческой истории. Даже если господствующие классы в свое время отобрались по признаку «лучшести» и сами завоевали положение (не были приказчиками предыдущих господ), по мере развития борьбы угнетенных они были вынуждены все больше и больше концентрироваться на удержании господства, недопущении «чуждых» в свою среду, а не на развитии и подтверждении «лучшести».
Другой способ победы «слабых» над «сильными», уже на уровне межгрупповой, а не межиндивидуальной конкуренции, тоже общий у животных и человека. Элиты замыкаются в себе и все больше сосредотачиваются на подавлении низов, а не на собственном творчестве, включая социальное творчество. В этих условиях победа «низов» над «закуклившейся» элитой будет просто вопросом времени. Так разночинная культура переварила дворянскую, вишневые сады пошли под топор и забрезжила новая жизнь. Спасти господский слой мог бы старательный, повсеместный и скрупулезный поиск талантливых людей среди низших классов, их поддержка и допуск в свои ряды, по мере успешной реализации таланта (так сказать, искусственная кооптация, противоположная «естественному» процессу включения туда поднявшихся за счет обогащения). В свое время это предлагал сделать в своих евгенических работах Н. К. Кольцов, единственная почти успешная реализация подобного — американская программа «Merit» 1960-x, выдвинутая в ответ на неожиданные успехи СССР в науке, образовании, освоении космоса и т. п.
Но понятно, что в условиях мощного давления снизу высшим не до разыскивания талантов и тем более не до включения их в свою среду. Все внимание идет на защиту собственных привилегий, а талантливые выходцы из низов, чего-то добившиеся сами, сразу ставятся под подозрение, что естественным образом делает их сторонниками — а то и лидерами — слома системы. Одним из мощных средств охраны собственных привилегий является игра на понижение, вроде образовательных реформ в современной России, поскольку необразованным народом легче управлять, особенно при надежде сохранить хорошее образование для себя.
…Коммунистические идеи могут быть неверны с самого начала, оказаться мечтанием угнетенных, а не законом общественно-исторического развития, и последнее это в полной мере покажет, вместе с правотой конкурирующих социальных идей – либеральной, националистической, или даже расистско-фашистской. То есть холодным умом надо понимать неприятную возможность неверности «любимой идеи», и соответственно, продумать возможные фальсификаторы для нее и для конкурирующих идей противников. Фальсификаторы будут чисто потенциальные, поскольку в отличие от научных гипотез, идеологические взгляды универсалистского свойства в каждый момент человеческой истории нельзя полностью верифицировать или опровергнуть – в их осуществление вовлечено все человечество на всем протяжении нашей истории, а то и другое дано в одном экземпляре.
Но если мы увидим, что под действием рыночной конкуренции люди делятся не только на богатых и бедных, но одновременно на лучших и худших, если под действием рыночного отбора вдруг через какое-то число поколений вдруг окажется, что богатые, конкурентно-успешные будут «биологически» сильней, умней, честней и моральнее бедняков, так что опрокидывание пирамиды уже невозможно, а прогресс состоит лишь в более точной дифференциации ролей и судеб, как в The Brave New World, тогда да – коммунизм невозможен, а борьба с угнетением и неравенством ведет только к регрессу. Сейчас практически все страны и народы уже вовлеклись в глобальный капитализм и участвуют в такой конкуренции, на разных площадках, так что скоро, думаю, будет некая ясность, в какую сторону идут антропологические изменения в человечестве. В настоящее время наблюдения за мировой динамикой скорей подтверждают схему, благоприятную для коммунизма, чем опровергают ее.
Post your comments