В 1963 году по Москве шли, беседуя, два уже немолодых человека. Один из них отсидел 16 лет в лагерях, был восстановлен в партии, и был антисталинистом, другой же только что был исключен из партии – за то, что остался сталинистом.
Первым был Иван Михайлович Гронский, второй – Вячеслав Михайлович Молотов. При этом именно Молотов в 1954 году лично вытаскивал Гронского из лагерей.
Оба проживут еще больше 20 лет, но распада СССР все-таки не увидят. Наверное, к счастью.
Гронский тоже был человеком, в свое время очень близким к Сталину. Как журналист и редактор («Известия», «Новый мир»), он отвечал за культурный фронт страны Советов. Принимал участие в возвращении Горького в СССР, а это была целая операция, инициированная на самом высоком уровне – у Горького были большие колебания, возвращаться или нет. Также очень большая роль у Гронского в создании Союза писателей СССР, очень крупная идеологическая кампания того времени, судя хотя бы по тому вниманию, которой ей уделял Сталин и Полибюро.
Арестован и посажен был он по обычным в те годы обвинениям, но пишет в воспоминаниях, что в 1937 году звонил Сталину и убеждал его в невиновности Тухачевского, после чего сотрудники НКВД сначала срезали у него кремлевскую «вертушку», а потом и вовсе пришли за ним самим.
В лагерях сидел самых суровых, то есть Воркута и шахты.
После освобождения он работал в Институте мировой литературы, публиковал очерки о людях, с которыми встречался в своей жизни. К сожалению, историческая ценность этих очерков относительна – в брежневские времена сложные темы советской истории старались замалчивать, поэтому многого в них нет.
Для себя он писал воспоминания и вел откровенный дневник. Какие-то фрагменты были опубликованы в 1991 году, но очень фрагментарно.
Тем не менее они очень любопытны, в том числе когда он рассказывает о своей дореволюционной юности.
Например, то, что он вспоминает о ситуации в России накануне Первой мировой, довольно сильно отличается от той идиллии, которой изображают императорскую Россию современные авторы – от Солженицына до Мультатули:
«Весной 1914 года рабочие начали усиленно готовиться к всеобщей забастовке. С каждым днем все чаще приходилось слышать о назревании новой революции, более мощной, чем революция 1905-1907 годов. И это были не слова, не беспочвенные разговоры, а явное нарастание забастовочной волны, грозившей охватить всю промышленность Петербурга. Местами происходили открытые столкновения рабочих с полицией; на улицах, то там, то тут, возникали баррикады, кое-где царские сатрапы даже пускали в ход оружие. Одно из таких столкновений очень удачно, на мой взгляд, запечатлел с натуры художник В. С. Сварог в картине «На баррикадах Петербурга в 1914 году».
Интересно и его рассказ об участии в Первой мировой – на ней он получил Георгиевский крест за личное мужество, кстати. После Февральской революции он становится членом солдатского комитета и провал рокового июльского наступления он описывает как свидетель изнутри и описывает его – что для меня несколько удивительно – как результат саботажа армейского командования, то есть будущих корниловцев.
В послеперестроечное время в публикациях, посвященных советской культуре сталинского времени, писали, что и после освобождения он остался сталинистом.
Это явно не так, если судить по его дневникам. При этом он пишет и про десятки миллионов, сидевших в лагерях (что, как теперь известно, сильное преувеличение, хотя и объяснимое с точки зрения лагерника), или вот (запись из дневника 1964 года):
«В своем выступлении я назвал количество арестованных и в большинстве уничтоженных в период культа личности офицеров, генералов и адмиралов Советской Армии и флота — сто тысяч человек.
Кто-то из присутствовавших культовиков (так при Хрущеве называли сталинистов – А.К.) подал реплику: «откуда вы взяли эти сведения?» Я ответил: их приводил в своем докладе в Ин-те истории АН СССР глав. маршал артиллерии Воронов.
Грин, с места, бросил реплику: «Эти данные давно известны». Культовик замолчал».
Хрущева и антисталинскую кампанию принял очень положительно (запись 1956 года):
«Смерть Сталина, разоблачение Берия и его приспешников позволили ЦК перевести партию на подлинно ленинские большевистские позиции. Этот поворот осуществлен в период между XIX и XX съездами и имеет всемирно-историческое значение. Он открывает перед партией и народом новые, необозримые возможности, которые так отчетливо выражены в докладе H. С. Хрущева».
Однако затем в Хрущеве крайне разочаровался. Из дневника:
«23 августа 1964 г.
В Одессе, на пляже, разговорился с рабочим из Днепропетровска. Рассказал он жуткие вещи. На Украине, за исключением нескольких городов, ощущается большой недостаток в самых необходимых продуктах питания, а в некоторых местах царит самый настоящий голод. Рабочие недовольны. В ряде городов были забастовки и даже восстания (Новочеркасск), подавленные с величайшей жестокостью («людей давили танками»).
Больше всего (по его словам) на Украине ненавидят H. С. Хрущева, считают его виновником всех бедствий, постигших нашу страну. Рабочие открыто называют его авантюристом, стяжателем, жуликом. Знают, что в Киеве он утопал в роскоши, а перебравшись в Москву, всюду расставил своих родственников, вместе с которыми, по его словам, он (Хрущев) гробит советское государство. Мой собеседник — член КПСС».
Не менее негативно Гронский относился к Брежневу и его группе:
«И печально то, что в руководстве партии нет людей, способных осмыслить положение и изменить курс политики. Брежневы и Подгорные на это не способны. Это даже не коммунисты, как понимал их Ленин, а работники, которые стараются урвать для себя побольше, а там хоть трава не расти. И обвинять их, пожалуй, нельзя, ибо они — люди теоретически малограмотные, к тому же воспитанные кровавым диктатором Сталиным, палачом советского народа Берия, авантюристом Хрущевым».
При этом чем дальше, тем больше его неприязнь к Брежневу нарастает.
Пишет в 1977 году, в связи с избранием Брежнева Председателем Президиума Верховного Совета СССР и кампанией славословия в прессе:
«Итак, поставлен знак равенства между Лениным и Брежневым. Какое кощунство! Сравнить посредственность и бесшабашного карьериста с величайшим гением человечества! Это ли не издевательство!»
Еще запись 1977 года:
«Надо служить делу партии, но не брежневской, унаследованной от Сталина, а ленинской. Следовать Ленину во всем — в политике, в поведении, в отношении к людям.
Знаю, что за мной следят. Знаю, что моя переписка перлюстрируется. Телефонные разговоры подслушиваются. Все знаю. Но это меня не пугает. Жить мне осталось немного. И не важно: умру я дома или в тюрьме».
1979 год:
«…Мне говорил в Кратове Синицын, старый коммунист, врач-хирург из Тулы, что у них в городе вот уже пять лет население не видит мяса. Об этом говорили и другие обитатели санатория старых большевиков, приехавшие из разных городов Российской Федерации. Удручающее впечатление произвели на меня беседы с медицинским персоналом. Няни и уборщицы получают в месяц 60 рублей, а медсестры 70 рублей. В переводе на золото это составит 6-7 рублей. Думаю, что такой низкой зарплаты нет ни в одной европейской капиталистической стране, И это на 61-й год социалистической революции!»
Про приход Андропова (записи 1983 года):
«Все последующие действия Андропова наглядно показывают, что он решительно поворачивает партию и Советское государство на подлинно ленинские позиции, от которых Брежнев отошел. Это сказывается не только во внутренней, но и во внешней политике».
«…После смерти В. И. Ленина наша партия в лице Ю. В. Андропова впервые обрела настоящего руководителя, настоящего большевика-ленинца. Да, да,— впервые! Это звучит громко, но это так».
Это одна из последних записей, когда Гронский был уже очень болен.
Почему же я все-таки называю Гронского сталинистом? Это, наверное, самое странное, но, когда читаешь его воспоминания (еще раз, они очень фрагментарные) то он абсолютно не считает ошибкой свое участие в борьбе с внутрипартийными оппозициями (а его участие было очень большим) – и с рабочей оппозицией, и с троцкистской, и с новой (Троцкий, Зиновьев, Каменев), и с правой, то есть бухаринской. В своих оценках – которые, напоминаю, он дает в воспоминаниях, написанных в 60-70-е годы, он абсолютно на позициях, условно говоря, «Краткого курса». Никаких сомнений и ретроспективных сожалений. Такая же жесткость и неприятие всего, что шло против линии ЦК.
Ровно как, кстати, и когда описывает создание Союза Писателей, который был тогда одним из важных элементов механизма идеологического контроля в стране (телевидения ведь не было).
Это для меня действительно поразительно. Вот если бы он сжег все, чему поклонялся (в конце концов таких случаев я видел немало) – это было бы психологически понятно.
Возможно (это моя гипотеза) – что он отделял Идею от людей, которые от имени ее командовали.
Идее же он остался верен до самой смерти.
Post your comments