communist.ru

В Facebook появилось сообщество «Памяти 90-х / I remeber 90-th» как ответ на флешмоб «опубликуй свою фотку в 1990-х».

«Хронологически мы рассматриваем период с 1991-ого по 2000 год. Цель сообщества, сохранение живых, человеческих воспоминаний о трагедии, постигшей народы бывшего СССР в тот период. Мы приглашаем всех желающих поделиться своими знаниями о том времени», — указано в описании группы ее создателем Artem Kirpichenok.

Приведем несколько воспоминаний оттуда.

Скажи мне, как ты жил в 90-е, и я скажу тебе, кто ты…
Я в 90-е впервые увидел погибших от мороза бездомных стариков. Это был уже конец 98, декабрь, у меня детская радость от надвигающихся каникул, Нового года и дня рождения, до каникул практически несколько дней. Мороз в Днепропетровске стоял нехилый в те годы. Утром с малым братом выходим из подъезда, идем в школу. Вижу, двое лежат у бордюра, а рядом мужики с лопатами. Я так и не понял, то ли они от брезгливости, то ли в буквальном смысле отдирали замерзшее тело, но этот момент меня тогда сильно затронул. Вечером отец сказал, что этой ночью двое скончались от мороза. Я понял, о ком идет речь..
И когда я встречаю людей (честно говоря, то ли мне повезло с окружением, то ли что, но я за свою жизнь только двух-трех человек помню, которые считали 90-ые нормальными или даже хорошими временами, почти абсолютное большинство моих знакомых, соседей и т.д., если и хотят что-то сказать о тех годах, то только плохое), которые хвалят те годы, будь то в Украине, в Баку или из других стран постсоветского региона, я сразу вспоминаю этот случай. Кстати, эти несколько человек, хвалившие 90-ые, по всем другим показателям оказывались сукиными детьми, которых не каждый день встретишь. Есть все-таки корреляция между отношением к этим годам и личностью самих людей (понятно, что у детей, которые не все понимают, может быть ностальгия от игр на SEGA или дэнди, по вкусу жвачек и т.п., но речь о более масштабных вещах, что я и подразумеваю в данном случае). Нулевые для многих отверженных были не лучше — наш район хоть в целом считался спокойным районом, но и там то кому-то голову отрезали, то насиловали, то подростки какого-то бомжа сжигали. Но то, что такой мир несправедлив и жесток, я остро ощутил именно в то зимнее утро.

Karlo Lebt

Я не помню точно год — 1991, 93, 94 или 1995 г. Город Саки, Крым. Школа №2. Во дворе школы, возле памятника Зое Космодемьянской, была страшная перестрелка (дети все были в школе и смотрели из окон). Кого-то убили точно. Маленькая была, многое из того, что помню — по разговорам: того отмутузили, этого убили, этот пропал без вести, это крышуют, а этого уже нет.
—
Вот что хорошо помню, — это голод и холод в Армении в 92-м (этот год я была там). Длиннющие ночные очереди по купонам за хлебом, драки в очередях, нервные срывы, инфаркты, ненависть, безысходность… Срубили почти весь лес, чтобы не замерзнуть зимой. Моя семья каждый вечер собиралась вокруг печи в коридоре (это была самая маленькая комната, которую можно было прогреть маленькой самодельной печкой), укутывались в одеяла, ели хлеб и о чем-то долго-долго беседовали.

Naya Serpen

Не знаю, зачем понадобилось напоминать мне о 90-х, но их есть у меня.
Однажды я видела похищение. На забитой людьми остановке у метро Юго-Западная в сторону РУДНа остановилась «копейка», из нее выскочили люди в трениках и стали запихивать в машину девушку. Девушка кричала, вырывалась и просила о помощи. Никто из стоявших на остановке не пошевелился.
Я тоже была девушка, и гораздо красивее ее — я вообще многих красивее. Но на мне тогда была мешковатая мужская куртка (очень хорошая замшевая куртка из Испании, ее подарил отцу партнер по бизнесу; одеваться с помоек я стала с 1994-го, когда перестала разговаривать с родителями). Но она была серая, а девушка была на каблуках. Поэтому ее увезли на машине, а я дождалась автобуса и поехала в общагу. Я, как и все остальные, не стала обращаться в милицию — это было бессмысленно и опасно.
Стипухи нашей хватало на три-пять дней, хотя она исчислялась десятками тысяч. В эти дни мы покупали шоколад АльпенГолд — неконтролируемое транжирство голода. В остальные дни мы ели вареную картошку с сушеными грибами (их привозила мешками мать руммейты) и земляничное варенье (его трехлитровыми банками привозил мне отец). Этим подножным кормом мы и питались: на первое — вареная картошка, на десерт — варенье. Соседка-индианка поливала картошку вареньем и ела «два в одном». Больше есть было нечего.
Где-то через год в наше меню пришло разнообразие: соседка нашла в магазине по бросовой цене советское сухое молоко для детского питания. Мы смешивали его с мукой и сахаром, заливали водой до состояния густого теста и так ели. Это у нас называлось «амброзия». Кстати, было действительно вкусно, но чтобы понять это, вам надо год поесть картошку.
Потом мне пришла в голову колоссальная бизнес-идея: мы сдали бутылки за мажорами, бухающими в общаге. Бутылок было много, мы еле их доперли, и на вырученные деньги купили огурцы и мед. В апреле! Молодым это не понять.
К сожалению, разбогатеть на бутылках нам не удалось — примерно тогда же эта идея посетила и другие головы, и конкуренция сгубила наш бизнес. )
Мы были тогда эльфами, ничего не видевшими в Москве, кроме треугольника «вуз-общага-книжный магазин», пары библиотек и Большого театра. Это спасло нам жизнь 4 октября 1993 года: когда, просидев всю ночь у радиоприемника, мы с руммейтой решили присоединиться к восставшим, то банально не нашли Белый дом, а когда нашли, там все закончилось.

Arvegger

Моя семья в 90-е была зажиточной. У меня были кроссовки «адидас», которые весь двор носил по очереди. Не «одидос», не «аддиддасс», а «адидас».
Родители, потеряв работу, стали крутиться как могли. Отец, инженер-конструктор, первое время челночил, продавал в Польше разную хозяйственную хрень, и вёз обратно всякий бублегум. В гараже накапливался разный хлам: то сотни пластмассовых ведер, то тысячи игл для швейных машин, то дверные петли. Потом он работал в сапожной мастерской у армян. Потом начались фирмы. Оптовая торговля овощами, гоняли их фурами из Украины. Однажды 12т помидор срочно пришлось сварить в аджику прямо на домашней кухне.
Чем он только не занимался… Любое бизнес-начинание заканчивалось однотипно — партнеры то пытались свинтить с кассой, то подделать учредительскую подпись… Люди кидали друг друга постоянно. Потом за этими партнерами бегали и выколачивали из них долги (если получится конечно). Дом обрастал то имуществом очередной несостоявшейся фирмы моего отца, то имуществом горе-партнера, попавшегося таки где-нибудь под Тюменью.
Так у нас появилась иномарка. Опель Аскона, всего-навсего десятилетнего возраста, факс, которым мы так никогда и не воспользовались, вертикальные жалюзи (потому что в офисе ничего ценного больше не осталось) и т.п.
А когда начальник швейной фабрики, где мама работала главбухом, смылся с кассой, мы обзавелись 486-ым компом и полным гаражом швейного оборудования и продукции.

Мы были такими зажиточными, что в 90-е голод коснулся нас лишь на недельку. Мы дружили с соседями по лестничной клетке, которые разделили с нами свой последний мешок картошки. Не было больше ничего, даже соли. Мама с тётей Таней исчерпали весь свой запас рецептов. Дольше всего мы выдержали картофельные блины — драники. Я их до сих пор не ем.
………………………………………
У нас в городе была тюрьма. Побеги в то время были обычным делом. Делался бунт и под шумок бежали большие группы заключенных. В городе устраивали комендантский час и имитировали активный поиск.

В 1993-ем все было иначе. ЗЕКи во время бунта вывесили над тюрьмой флаг ЛССР. В город ввели какие-то спецвойска. Силовики тогда пестрили формами, и хрен разберешь кто кому подчинялся. Но этих звали «мобильный полк» и весь город запомнил что они подчинялись только министру внутренних дел.

В городе были блокпосты с пулеметчиками. Патрули были везде. Прохожих избивали и унижали в духе гаунтанамо. Били даже полицию.
Врывались в офисы и о госучреждения, грабили имущество.

Закончилось все только через два года. Полк расформировали, после того, как в Ливанах, пригороде Екабпилса ЛССР они разграбили целый микрорайон, врываясь к людям прямо в квартиры.

Артур Ог

1992 год. За окном класса, располагающегося на первом этаже, хрущёвская пятиэтажка в заснеженных ветвях яблонь. Как обычно неожиданно резкий звук звонка, возвещающий перемену. Наша первая учительница, строгая, статная и румяная Валентина Алексеевна, похожая на женщину с картин советских художников-реалистов (у неё две взрослые дочери, а муж не так давно пропал без вести, не вернувшись однажды вечером из гаража, где семья хранила домашние заготовки), достаёт из ящика учительского стола буханку чёрного хлеба и привезённый родственниками гостинец — кирпичик сала. Каждому достаётся по кусочку того и другого. Кажется, что синичка, сидящая на ветке у самого окна, загляделась на нас.

***

В третьем классе у нас за год сменилось несколько учителей физкультуры. Один, молодой выпускник пединститута с трепетными ушами, ушёл сам, не сумев выдержать насмешек кого-то из старшеклассников. Другого мы любили. Не помню его имени, было оно какое-то тёплое и знакомое, но — не помню. И жил он недалеко от школы. Одним хмурым осенним утром нас всем классом повели в столовую на обед, и мы увидели, что все встречные учителя и взрослые, а также многие старшеклассники плачут. Вокруг шептали. Так мы узнали, что накануне вечером нашего учителя, возвращавшегося домой, зарезали. Красть у него было нечего.

Polina Tigerchen