communist.ru

Мизери, или Соцреализм

Вот Вы говорите Стивен Кинг, ужасы. А ведь в жизни могут быть такие ужасы, которые никакому Кингу и не снились.

Сотрудничал в нашем издательстве парень под псевдонимом Эстер Дондуод. Да, я знаю, что Эстер — это Эсфирь, но читателям все равно. Писал он женские романы с элементами фантастики, ну Вы там знаете «Клава Бубликова: Наследница у’зюнджей», «Блондинка в гостях у Сталина» и прочее подобное. Что значит макулатура? Люди покупают, и это главное. У нас капитализм, между прочим.

Ну да ладно. В общем поехал этот самый Дондуод развеяться и покататься на квадроцикле. В Омскую область. Катался, катался да и упал с какого-то пригорка. А может и на дерево налетел. В любом случае, открытый перелом левой ноги. Ну местные, к счастью, на Дондуода наткнулись, отволокли в свою глухомань и попал он в распоряжение фельдшерицы Мани. Что, говорите, было уже? «Мизери»? Это где сумасшедшая фанатка писателя мучит? Так вот не будет тут никаких сумасшедших фанаток. Всё будет гораздо страшнее.

Лежит значит Дондуод в медпункте, на ноге гипс и скучно ему, страшное дело, как скучно. И начинает он к этой Мане подкатывать. Я, мол, знаменитый писатель Эстер Дондуод. А эта Маня ему отвечает, что про писателя такого слыхом не слыхивала. Ну тот ей начинает объяснять про Клаву Бубликову и продажи. А та ему отвечает: мол больной Пряничников, все эти Ваши Клавы Бубликовы — скукотища полная. И вообще почитали бы Вы лучше книжку и не мешали работать. А на полке у нее всякие издания совковые стояли. Ну она их Дондуоду и скормила. Лежал тот довольно долго, читал быстро. За первую неделю одолел «Повесть о настоящем человеке», потом «Поднятую целину» и залакировал «Аэлитой», кажется.

И говорит Мане: «Забавно, мол, люди пишут». А Маня отвечает: «Забавно, не забавно, всё равно Вы так не сможете. Вы только про Клаву Бубликову можете». И этот Дондуод, то есть Пряничников, отвечает, что он крут и может по всякому. «Ну, — говорит она, — Если сможете такое написать и оно мне понравится, то я Вас поцелую. А если нет — получите пощечину.» Лежать долго, пишет Дондуод быстро, за два часа составил план романа про постройку комсомольцами трансполярной магистрали. Начал писать — получается дурь какая-то: про железную дорогу он ничего не знает, про комсомольцев тоже. Одним словом, пощечины и окончательного падения авторитета в глазах Мани не миновать.

Ему бы бросить это дело, да на наше несчастье зашел к Мане на прием один старичок по фамилии Стеклов. Бывший железнодорожный строитель и большой любитель поговорить. Столкнулся он, значит, с Пряничниковым, то есть Дондуодом, и стали они лясы точить. Про строительство железных дорог в Восточной Сибири, БАМа там и всяких других. Заодно этот Стеклов Пряничникова разной литературой про комсомольские стройки снабдил. Так и проговорили еще три недели. Тут нога у Пряничиникова зажила, квадроцикл починили… Попрощался он со Стекловым и Маней, пообещал приехать обратно и поехал… на восток. К знакомым Стеклова. Материалы для романа собирать.

Так он катался полгода. Объехал кучу людей, сидел в библиотеках, осматривал места строек. Попутно накорябал по контракту два романа про Бубликову. Одной левой. Один еще ничего. А во втором у’зюнджи гигантские паровозы строят и профсоюзы организуют. Это, как понимаете, уже начало конца. Но как-то мы его продали.

Потом приходит время продлевать контракт, и приезжает это Георгий Пряничников к нам. И приносит роман. Про железнодорожников. В трех частях. Мы ему: «Ну кто такое читать будет?» А он отвечает: «Нормальные люди.» Поворачивается и уходит. Ну мы ждем, когда он образумится и назад приползет. Месяц ждем, другой, полгода, год. Никаких вестей. Пропал писатель с концами, и нет о нем вестей. Но тут один наш коммерческий директор решил съездить к родне, в Якутск. Возвращается и говорит: «Нашел я вашего Дондуода. Он на постройке ЯАМа работает и на инженера заочно учиться». «Откуда узнал?» — спрашиваем. «А мой дядя у него бригадир», — отвечает наш директор. И, кстати, Маня его поцеловала».

И заметьте: никаких обезболивающих, топоров и паяльных ламп. Один соцреализм в неограниченных количествах. А что стало с человеком!

Что Вы говорите? Счастливая концовка и вовсе не ужасы? Вы не про этого отщепенца Пряничникова подумайте, а про нас! Кто теперь будет писать Клаву Бубликову, чтобы мы могли ее продавать?

Торговец смертью

1

Туннель был низким, а воздух затхлым. Билл Оуэн полз по туннелю со своим подразделением уже второй час. Он счастливо избежал подложенных вьетконговцами подарочков: скорпионов и гремучих змей. В руке у него был автоматический пистолет. Вдруг во тьме справа от него шевельнулась какая-то тень. Он повернул голову, но там ничего не было. Кажется, ничего не было. Он продолжал движение, за ним ползли еще четыре морских пехотинца. Нервы Оуэна были на пределе. Он уже пять раз видел шевелящиеся тени, но каждый раз это оказывались действительно тени его отряда. И наконец это началось. Они появились просто из ниоткуда, из каких-то тайных ниш и тщательно замаскированных боковых проходов. Он даже не увидел вьетнамца. Просто почувствовал ствол пистолета на своей шее. «Сдавайся!» — потребовал голос с грубым акцентом. Боковым зрением он увидел, что всех его людей обступил превосходящий вражеский отряд. Говорят, японцы в подобных ситуациях предпочитали кинуть гранату и взорвать всех. Но Билл Оуэн не был японцем. Не то, чтобы он не хотел сражаться, но гарантированно гибнуть при этом не хотелось. Пистолет придется бросить, но на куртке у него есть нож. Если быстро выхватить его и кольнуть вьетнамского офицера, а он не сомневался, что это офицер, то может начаться суматоха. Появится ничтожный, но шанс отбиться и вырваться. Билл аккуратно положил пистолет на пол: так, чтоб потом его удобнее было подобрать. Он слегка повернул голову, изобразил на лице покорность. Удалось увидеть кусочек вьетнамской военной формы: штаны и нижнюю часть кителя. Удар придется в живот или в ногу. Удар в живот прикончит коммуняку или выведет его из строя. Удар в бедро — по меньшей мере это боль, сильная боль, шанс ударить еще раз и выбить из рук пистолет. Билл аккуратно и незаметно потянулся за ножом. Вьетнамская пуля прошла сквозь позвоночник и убила его практически мгновенно. Наступила тьма.

2

Во тьме прозвенел будильник. Билл Оуэн, менеджер частной военной компании A., сглотнул и медленно открыл глаза. Сон не освежил его. Кошмары повторялись вот уже три месяца. Он побледнел, осунулся и потерял пять фунтов весу. Он медленно поднялся на локтях, сел, спустил почти негнущиеся уже ноги на холодный пол, покрытый элитным паласом и наконец встал. Он сделал гимнастику, пробежался минут пять по беговой дорожке, он всегда это делал, и пошел в ванную. В ванной он аккуратно умылся дорогим мылом, почистил зубы особо рекомендованной стоматологами зубной пастой и натер голову лосьоном от облысения. Внешний вид был очень важным. Умывшись, он вернулся в спальню. В кровати ворочалась жена. Его нервозность в последнее время начала передаваться и ей. Даже их ребенок стал замкнутым и начал заводить ссоры в детском саду. Хорошо отлаженная машина оуэновской жизни начала барахлить и разваливаться. Оуэн позавтракал диетическими мюслями, оделся в костюме prêt-à-porter, вышел из дома и сел в дорогой японский внедорожник. Он всегда выходил из дому очень рано, чтоб не стоять в пробках. Через некоторое время он достиг огромного здания с узкими полосами окон, облицованного белым мрамором. В последнее время оно напоминало ему гробницу. Он зашел в свой офис, тщательно выгороженный в большом зале звуконепроницаемыми стеклянными панелями и начал готовиться к презентации.

Наконец настали 10 часов утра. Оуэн вышел из офиса и по оформленным лучшими дизайнерами коридорам пошел в обширный зал, снабженный лучшей аппаратурой. Там уже сидели они. Молодые и постарше, в куртках, майках и строгих костюмах. Кандидаты. Их предстояло склонить к подписанию контракта. И Билл начал самозабвенно петь. Он объяснял сколь совершенной экипировкой пользуется компания, как высока оплата и как незначительны потери, какой обширный соцпакет ждет работников компании между миссиями. Все это было отработано, но Билл понимал, что поет уже не так уверенно и отточено, что результаты снижаются, хотя пока это и не заметило руководство. Посреди лекции он случайно глянул в полированную поверхность стола: мешки под глазами были все более заметными — скоро их придется маскировать пудрой. Не то, чтобы Билл не верил в то, что говорил. Но он понимал, что часть сидящих в этой комнате, часть подписавших контракт, неизбежно станут трупами.

3

Два месяца назад ему пришлось подменять коллегу, занимавшегося выдачей тел родственникам. Он облачился в строгий похоронный костюм и на ура пропел сочувственную речь. Но гробы, сам вид гробов, дорогих и по виду удобных, хотя трупам было уже все равно, вид трупов, у некоторых из которых были тщательно закрашены раны на лице, был для него странно притягательным. Он начал заходить на страницу компании, посвященную потерям, и убедился, что это конвейер: иногда трупов за неделю было мало, иногда побольше, но трупы были всегда: компания постоянно участвовала в малых войнах. В голове у Оуэна начали роиться мысли о Вьетнамской войне.

О ней рассказывал ему отец — прожженный идеалист, потерявший во Вьетнаме руку, битый на антивоенных митингах, а потом всю жизнь торговавший кастрюлями и ножами. Оуэн его почти презирал: семья всю жизнь существовала почти впроголодь. Особенно запомнились Оуэну отцовские рассказы о войне в туннелях, целых подземных лабиринтах, вырытых вьетконговцами. Он вспоминал о них всё чаще и чаще. Наконец он увидел кошмар. Теперь он, никогда не служивший в армии, видевший смерть только в компьютерных играх, понял, что продает. Ужасной была не посмертная тьма: он понимал, что это всего лишь символ. Ужасным было то отчуждение от всего будущего, понимание, что все запланированное на завтра отменяется, потому что никакого завтра уже не будет, что планы останутся не исполненными, долги не отданными, а ошибки не исправленными. Каждый раз он надеялся, что тьма — это конец, но каждый раз звук будильника напоминал ему, что следующей ночью он испытает то же самое.

4

Тем вечером, выходя из здания, он увидел маленькую группу людей с дурацкими плакатами против войны. Он замечал ее и раньше, но считал дураками или даже клоунами, — единомышленников его отца хотя бы было много… Но в тот вечер он понял, что эти люди в сущности правы. Что в истории, через многие столетия, они останутся пусть не героями, но людьми разумными, а он — ничтожным убийцей. Он испытал какую-то раздвоенность. Один Билл Оуэн понимал, что на нем висит кредит за дом, от которого придется отказаться, что он может потерять работу и оказаться ничтожным торговцем кастрюлями, а то и вовсе попрошайкой. Другой всё быстрее направлялся к пикету. Наконец он дошел до него, встал в один ряд с протестующими и вместе с ними крикнул: «Нет войне!». В этот момент что-то изменилось в нем. Он понимал, что карьера его потерпела полный крах: здание обвешано видеокамерами и охрана неизбежно донесет начальству в самые ближайшие часы и даже минуты. Но то, что медленно убивало его последние два месяца, прекратилось, как будто лопнул какой-то нарыв, и ядовитый гной, многие дни отравлявший организм, вытек наконец наружу. Пикет закончился. Оуэн вынул из кармана мобильный телефон и набрал номер, который не набирал уже многие месяцы. Услышав в трубке «Халло!», он сказал: «Здравствуй отец!»

В поисках Джейни Дженкинс

Меня зовут Сара Коннор. И нет, это не тот случай, когда человеку не повезло с родительским решением. Просто у Джека Берджесcа, шерифа Венеции, штат Монтана, на одной стене в участке висел плакат фильма «Терминатор», а на другой — плакат фильма «Чужой». Это он помещение украшать любил.

А потом к нему привели меня. И он и спрашивает: «Мисс или миссис…» А я ему в ответ: «Не знаю.» А он такой: «Что не уверены поженились ли в Неваде?» А я такая: «Не знаю.» А он: «Что и имени, наверное, своего не знаете?» А я в ответ: «Ага. Ни имени, ни даты рождения, ни места проживания». А он: «А вообще что-нибудь помните?» «Географию, историю, математику, английский язык… Искусствоведение вот помню. Хорошо. Дзюдо помню. Как пользоваться компьютером помню. А вот кто я и как сюда попала, и что раньше было — убей не помню.»

Тут все, конечно, подумали, что я в бегах. Народ в Венеции простой, работает на лесопилке или сидит на подножном корму. Сфотографировали меня, сняли отпечатки пальцев и послали по инстанциям. А меня, значит, в камеру. Прошли все инстанции. Нигде не значусь.

А я все это время в камере сижу и смотрю с Джеком боевики категории Б и прочую «Сумеречную зону». Первые полтора дня он, конечно, разными позывками типа «Эй ты!» пользовался. А потом и говорит: «Так. Человек без имени — это дурь какая-то. Надо тебе кличку присвоить. Временно». Посмотрел так на плакаты. На один, потом на второй посмотрел. И говорит: «Будешь Сара Коннор.» А я такая: «Чего?» А он: «Что Хелен Рипли больше нравится?» Ну я решила промолчать. Ещё в честь инопланетянки какой-нибудь переименуют.

Тут все, значит, послали за доком местным. Тот меня всесторонне осмотрел в пределах отсутствия медицинской страховки, травмы головы не нашел. Полистал справочники и говорит: «Это, мол, редкая болезнь. Биографическая амнезия. Возникает, если у человека психологическая травма или внутренний конфликт. Он, значит, его забывает, а вдобавок и всю предыдущую жизнь. Это надо в центре психического здоровья лечить». Ну свезли меня, значит, в центр. Ну и проговорились про Сару Коннор. В порядке анекдота. Так во все документы и попало.

Мучились со мной в центре, мучились. Три года мучились. Никакого прогресса. Ну наконец записали в неизлечимые. И говорят такие: «Надо, мол, начинать новую жизнь. Может в ее процессе у вас бла-бла-бла произойдет сильное потрясение и всё вспомнится».

Снабдили документами и выпустили. Ну я трезво оценила свои шансы, села на автобус и обратно в Венецию.

Прихожу к Джеку Берджесу и говорю: «Человеку, мол, нужны родственники. Имя ему дают отец и мать. Ты мне дал имя, значит ты мне вместо отца». Ну Берджес был человек рассудительный и одинокий. Подумал, подумал, да и впустил. И стали мы с ним жить вдвоем. Вначале я за огородом ухаживала и стиркой занималась. А потом он меня в помощники шерифа оформил: на предмет преследования особо быстрых воров и браконьеров. Самому-то труднее становилось: возраст, одышка. Хороший мужик был Джек Берджесс. Устроил меня в университет штата на предмет восстановления диплома, заочно, конечно. Закончила, подработка появилась: пишу в научные журналы статьи об антропологии лесопильщиков и лесорубов. Водительские права получила. А еще он меня с Монти — инженером с лесопилки — познакомил.

Хороший мужик был Джек Берджесс. Только пять лет назад умер. Ну я поплакала, поплакала… А тут приходит народ и сообщает. «Ты, Сара, баба хорошая и с Берджессом хорошо работала. Шерифом будешь?» Ну вот так я и стала шерифом. В некотором роде местная достопримечательность. В Пекине такого нет. (Не в том Пекине, который в Китае, а в том, который на 20 миль западнее.)

Живем в общем хорошо. Начала писать докторскую диссертацию «Антропология шерифов в Монтане и прилегающих штатах». Только одно мучит. Не могу за Монти замуж выйти. Вдруг у меня в той, прошлой жизни были муж и дети? Сидят может быть семеро по лавкам и проклинают сбежавшую маму. Ну я, конечно, в прошлом копаться пыталась, да ничего не нашла. Даже как я на тот автобус села, который меня в Венецию привез, установить не удалось. Так и существуем в подвешенном состоянии.

Но тут несчастье помогло. Сижу я такая одним апрельским днем в участке, утро тихое, спокойное. И тут приезжает делегация. Машина — шикарный внедорожник, костюмы от Версаче (ну или от Арамани там, я не разбираюсь), входят в участок, как танковая колонна, и говорят: «Здравствуйте, мисс Коннор». Прямо так спокойно говорят, как будто на табличке «Дженнифер Смит» написано. «Мы, — говорят, — ищем Джейни Дженкинс из Нью-Джерси. Наследницу многомиллионного состояния». Тут у меня началось какое-то кружение в голове, но я беру себя в руки и говорю: «Хорошо. А я-то чем тут могу помочь?» «А она, — отвечают, — находится или находилась в вашей замечательной Венеции. Скрываясь здесь от нашего фонда». Тут мне стало страшно: может это мафия какая? Может, надо уже полицию штата вызывать? А то и ФБР.

Ну я виду не подаю и спрашиваю: «Какого такого фонда?» «Дженкинс Фоундейшн, основанного его дедом, — отвечают мне. — Мы управляем ее состоянием. Всеми семьюдестью миллионами долларов.» Посмотрела в Интернет — действительно есть такая компания, даже главу делегации опознала: топ-менеджер один. Ну тут у меня в голове всякие детективы вертеться начинают, типа «Пестрой ленты». Всякие там распорядители состояния, убивающие наследников и прочее.

Ну я начинаю с ними насчет венецианских жителей беседовать. А надо сказать, что улица у нас в Венеции только одна: по факту, часть дороги от шоссе в Пекин. На одном конце лесопилка, посредине магазин с кафе, а на другом — Берджессов дом, который теперь мой, и участок. И расспрашивать эти парни начали с лесопилочного конца. И вот они выспрашивают, что и как у каждого, никто не подходит. А я аккуратненько у них выспрашиваю, зачем им эта Джейни понадобилась. А они охотно отвечают. Оказывается сидят у них эти Дженкинсы, как хомяки домашние. Деньги вроде бы их, только вот на что они их будут тратить решает этот самый фонд. Захотел купить, например, шкаф — изволь предоставить справки, что он тебе действительно нужен. А иначе — иди работай, как простые люди, и покупай на свои. С одной стороны хорошо: растратить состояние на скачки нельзя, а с другой — хочешь частную жизнь — не трогай дедушкины деньги. Пара Дженкинсов уже и не трогает. А Джейни вообще пропала с концами. И куда девать ее долю дивидендов — решительно непонятно. Вот и находятся они уже двадцать лет в поисках Джейни Дженкинс. Денег уже истратили в два раза больше, чем на ее содержание при удовлетворении всех просьб.

И тут у меня в голове что-то проясняться, воспоминаний стало больше и как-то воспоминания эти подозрительно похожи на их россказни. Ну всё думаю, мозг ложные воспоминания производить начал. Но решила на всякий случай проверить. Проверяю. И по образованию она антрополог. И рост тот же, и цвет волос с глазами. Даже фотографию показали. Тут всё уже ясно стало: моя фоточка, только старая. Ну я всё и всопмнила А они как раз до моего дома дошли. Ну тут я им и говорю: «Так. Ваша Джейни Дженкинс — это я. Можете устраивать генетические тесты и что там у Вас положено. Только готовьте бумагу, что я не хочу иметь с Вашим фондом ничего общего. И еще. Скажите ради всего святого. У меня муж и дети есть?» «Нет, — говорят, — никаких мужа и детей.» Ну тут я с трудом удержалась от того, чтобы на столе джигу протанцевать. Кидаюсь к мобильнику: «Монти, можно говорю к свадьбе готовиться. Только некоторые формальности разрешу.» Сидим на седьмом небе от счастья. А тут топ-менеджер в себя пришел: «Монти — это, — говорит, — Ваш жених? Пусть он тоже бумагу подпишет. А то некоторые женихи судиться любят.» Ну Монти подписал: он у меня дисциплинированный.

Что? Почему несчастье? Да потому, что потом полгода пришлось во всех документах имена согласовывать. Чтоб Джейни Дженкинс не становиться. Мороки столько. Ну в общем сделала я это все, стала Сарой Коннор Рид, детей завели, диссертацию защитила, книгу издала… А деньги? Зачем мне чужие деньги?

А ну вот и моя остановка.

А. М.