communist.ru

Пропагандистский туман вокруг политических терминов стал привычной средой обитания для моих современников. Однако демагогия как метод, посеянная на идеологическом поле, дала внезапные всходы в сферах, весьма далеких от арены непосредственной борьбы за власть. Вместо выяснения, когда и какими факторами было вызвано к жизни то или иное явление, вместо анализа всех его проявлений мы сталкиваемся со словесной шелухой даже там, где добросовестное исследование сути понятия не грозит снижением явки к избирательным урнам или гражданской войной.

Скажем, что может быть невиннее такой темы, как попса? Казалось бы… Однако рассуждения всех моих знакомых-немарксистов сводятся к тому, что: попса была и будет всегда; попса — это ругательное слово, которым люди (или я сам) называют то, что сами не слушают; оно жестко субъективно, для одних попса одно, для других — другое; следовательно попсой является все; следовательно, попсы нет.

Эта внешняя противоречивость (попса вечна, всё — попса, попсы не существует) на самом деле глубоко логична и объясняется просто: тот, кто так рассуждает, не умеет вычленить это явление из множества других, оно так и остается слитым с хаосом.

На бытовом уровне в понятие попсы вкладывают низкое качество, вторичность и коммерческий успех. Такое понимание является правильным, но не является пониманием: остается неясной причина взаимообусловленности этих трех частей. Увы, как только носители бытового сознания берутся развить общепринятую характеристику во что-то менее банальное, они отклоняются от истины так же, как преломляется луч света, попавший в более плотную среду.

Попса — разговорный вариант «поп-культуры». Откуда взялось это слово, и что понимали под ним раньше? Эпоха коммунистического способа производства оставила нам отдельные термины — «когда-то шифр науки многоумной, а нынче просто стеклышки цветные» (Гессе). Вырванные из сложнейшей системы, исполненные глубокого смысла, они превращаются в «просто слова» в устах дикарей. Как непонятые книги, которыми на моей родине топят неотапливаемые квартиры; как разворованные заводы, в цехах которых раньше размещались высокотехнологичные производства, а теперь разливают спирт, они служат современному человеку в том качестве, в каком он способен их употребить.

Откуда взялась попса? Низкопробные (неудачные) произведения искусства существовали с момента его зарождения. Вторичные (несамостоятельные, основанные на заимствовании) — тоже. Со времен появления товарно-денежных отношений некоторые из них, бывало, щедро вознаграждались. Тем не менее, все эти признаки не переходили в то новое качество, которое определяют словом поп-культура. Оно появляется лишь с развитием фабричного капитализма, становясь с конца ХІХ века объектом элитарной критики. Его тревожные симптомы находят отражение на страницах книг Ф. Ницше, О. Шпенглера и Х. Ортеги-и-Гассета, напрямую связывающих его с понятием массового общества.

«Массы действуют непосредственно… Навязывая всему обществу свою волю и свои вкусы… Быть может, я ошибаюсь, но писатель, который берет перо, чтобы писать на тему, которую он долго и основательно изучал, знает, что его рядовой читатель, ничего в этой теме не смыслящий, будет читать его статью не с тем, чтобы почерпнуть из нее что-нибудь, а с тем, чтобы осудить писателя, если он говорит не то, чем набита голова читателя. Если бы люди, составляющие массу, считали себя особо одаренными, это был бы случай частного ослепления, а не социальный сдвиг. Но для нынешних дней характерно, что вульгарные, мещанские души, сознающие свою посредственность, смело заявляют свое право на вульгарность, и причем повсюду…

Господствующее положение, которое духовный плебс занял сейчас в общественной жизни, — совершенно новый фактор современной жизни, не имеющий подобия в прошлом». (Ортега-и-Гассет, «Восстание масс»)

Как видим, проблема обозначена предельно ясно.

Мы находим у буржуазных философов публицистически верное описание феномена массовой культуры, однако во всем, что выходит за рамки описания, полагаться на них нельзя. Сначала — в период до прихода к власти в Европе фашистских правительств — причиной существования масс-культуры они провозгласили чрезмерную демократию; они обвиняли массы в паразитизме, требовали загнать их обратно в бараки и хижины, приучить подчиняться «высшему авторитету», «духовной аристократии» и прочей чуши.

Понятно, что во времена разделения труда массы имеют дурной вкус, поскольку вынуждены большую часть жизни заниматься нетворческой работой. Чтобы уважаемый философ мог посвятить жизнь изучению эстетики, другие люди вынуждены посвящать жизнь печению булок, которые он будет есть, изготовлению бумаги, на которой он будет писать, кафедры, с которой он будет вещать, и т. д. В этих условиях естественно ожидать от философа, что он будет стремиться поднять интеллектуальный уровень массы, для чего необходимо увеличить свободное время, открыть ей доступ к образованию.

Но когда философ, питающийся отнюдь не гнилыми булками, договаривается до примитивно-реакционных выводов, то паразитическую позицию по отношению к обществу занимает он, а вовсе не массы. Фашизм уничтожил демократию, не причинив вреда попсе. Исследователи более позднего периода — философы Франкфуртской школы — по большей части связывали явление масс-культуры с отчуждением (в экзистенциалистской, а не марксистской трактовке этого термина).

Впрочем, надо отдать должное буржуазным мыслителям: помимо «исследований» характера человека толпы или «обнаружения» борьбы каких-нибудь двух свежепридуманных тенденций, они застолбили взаимосвязь засилья попсы с ростом покупательной способности низших классов. Попса — это частный случай продукции массового потребления. Такой подход напрочь отметает формальные критерии этого понятия (какое-то время назад попсе противопоставляли тяжелую музыку, пока ее ревнители не заметили, что последняя чудовищно опопсовела), равно как и субъективизм: общественное явление надо оценивать с позиции общества, а не отдельного человека. Если для общества та или иная мысль является высказанной, открытие — сделанным, форма выражения – освоенной, не имеет никакого значения, что Вася Жучкин (или миллион Жучкиных) не подозревает об этом и принимает за оригинал опошленную, с просроченным сроком годности подделку.

Однако даже наблюдение, что при капитализме с развитием средств массовой коммуникации культура преобразовалась в отрасль экономики, мало что дает для объяснения, почему подлинные шедевры до сих пор не вытеснили из хит-парадов низкопробный ширпотреб. Что мешает качественным произведениям искусства иметь коммерческий успех и пользоваться популярностью?

К сожалению, из известных мне источников только в одном из них, и то мимоходом, рассматривается экономическая сторона данного явления. В нем коммерческий успех некачественной продукции обусловливается небольшими издержками ее производства.

«Потребление продуктов определяется общественными условиями, в которые поставлены потребители, а сами эти условия основаны на антагонизме классов.

Хлопок, картофель и водка представляют собой наиболее распространенные предметы потребления. Картофель породил золотуху; хлопок в значительной степени вытеснил лен и шерсть, несмотря на то, что шерсть и лен во многих случаях полезнее хлопка, хотя бы с точки зрения гигиены; наконец, водка взяла верх над пивом и вином, несмотря на то, что водка, если ее употреблять в качестве пищевого продукта, является, по общему признанию, отравой. В течение целого столетия правительства тщетно боролись с этим европейским опиумом; экономика победила; она продиктовала свои законы потреблению.

Почему же хлопок, картофель и водка являются краеугольным камнем буржузного общества? Потому, что их производство требует наименьшего труда, и они имеют, вследствие этого, наименьшую цену. А почему минимум цены обусловливает максимум потребления?.. Это происходит потому, что в обществе, основанном на нищете, самые нищенские продукты имеют роковое преимущество служить для потребления самых широких масс…

В будущем обществе, где исчезнет антагонизм классов, где не будет и самих классов, потребление уже не будет определяться минимумом времени, необходимого для производства; наоборот, количество времени, которое будут посвящать производству того или другого предмета, будет определяться степенью общественной полезности этого предмета». (К. Маркс, «Нищета философии»).

Нас не должно смущать, что данный вывод делается на основе картофеля и водки, а не живописи и музыки. «Нищета философии» писалась во времена, когда попса еще не обнаружила себя в области духовной культуры. Сейчас не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что бульварная литература и макароны «Роллтон», голливудские шедевры и одежда из синтетики, музыкальный ларек и распродажа «все по 10 руб.!» — явления одного порядка и вызваны к жизни одним и тем же экономическим законом. Целью капиталистического производства является прибыль; минимум цены обусловливает максимум потребления…

Со сменой общественно-экономической формации ситуация снова меняется. Меняется не как по мановению волшебной палочки, а постепенно преодолеваясь объединенными усилиями госаппарата, трудящихся, интеллигенции. При общественном финансировании фактор массового спроса, обеспечивающего большую прибыль, уже не довлеет над производством духовных (как, впрочем, и материальных) благ. Масса не диктует автору свой вкус, а показатель прибыли сходит со сцены как незначимый.

«Есть много художников — и это не наихудшие, — которые полны решимости ни в коем случае не создавать искусство лишь для узкого круга «посвященных», а творить для всего народа. Это звучит демократично, но, по моему мнению, это не совсем демократично. Демократично — это значит превратить «узкий круг знатоков» в широкий круг знатоков. Ибо созерцание требует знаний». (Б. Брехт, «Заметки об изобразительном искусстве»)

Однако сама по себе революция не отменяет действие закона стоимости, массы не становятся просвещеннее, низкопробная литература, увы, не вся сводится к мистицированию, порнографии и богоискательству: значительная ее часть мимикрирует, заимствуя левую тематику, язык, сюжеты, идеологию. Выхолощенные «рассказы про доярок» преподносятся как альтернатива буржуазному искусству, в которое по формальному признаку зачисляют авангардизм. В противовес этому явлению Брехт требует рассматривать художественный реализм как метод, а не набор атрибутов. Реалистично то произведение, в котором правильно и полно освоена реальность, а не то, которое похоже на другое реалистическое произведение. При этом факт, что массы легче воспринимают «адаптированные» под их вкусы произведения искусства, трактовался как проблема, с которой надо бороться, а потакание им со стороны интеллигенции резко осуждалось марксистской критикой.

«Теперь последует главное звено (главный козырь) в цепи доказательств тех пророков, что желают нам навязать этот новый сентиментальный натурализм под соусом «современного рабочего искусства»: ведь десяток тысяч рабочих смотрели на эти картины и выразили свое одобрение!

Так точно, господа хвостисты! 10-20 тысяч рабочих сочли картину Пчелина «прекрасной»! Но ведь десятки тысяч этих рабочих ставят еще бумажные цветы на комоды и считают пьянство мужским достоинством.

На десятках и сотнях тысяч рабочих и крестьян лежит наследие капиталистического рабства, систематического одурманивания в вопросах культуры.

Рабочий, служащий, даже крестьянин воспитывался за последние десятилетия на сентиментальном натурализме тысяч открыток, «искусстве» олеографий и портретах отечественных героев. На всем этом образовались его понятия о красоте. Совершенно естественно, что он восхищается картинами, говорящими на понятном ему языке». (А. Курелла, «художественная реакция под маской «героического реализма»)

Коммунистическая тенденция проиграла, оставив в истории беспрецедентный пример борьбы с попсой, набросок образа врага и железки строк, которые нам еще пригодятся.

М. Треволис

г. Москва

18.02.2004