Об итальянском популизме и ярких отличиях местной политики от европейских аналогов писали многие. Например, известный британский исследователь Перри Андерсон уделил особенностям этой «ненормальной», по определению местной компартии, страны большую главу в одной из своих книг. Итальянские исследователи политических особенностей своей страны не могли пройти мимо, но автор, которого я буду разбирать, упор сделал на популизме и «аполитичности» итальянской публики.
Автор статьи об анализе политических особенностей Италии начинает с «помещения в контекст». Это важно, поскольку первая республика в Италии умерла в судебных конвульсиях, задыхаясь от коррупционных дел и массовых посадок политических деятелей, а также с роспуска практически всех ведущих партий страны. Переход ко второй республике важен, поскольку совершался в условиях, способствовавших развитию и становлению массовых ультраправых популистских движений.
Итак, переход происходил в условиях слабости государственной власти, пронизывающей все коррупции и мощи оргпреступности. Параллельно с этим шли: «культурная контрреволюция телевизионной империи Берлускони«, исчезновение значимой и крупной леворадикальной оппозиции и разрастание экономических проблем, которые будут периодически срывать экономику Италии в кризис. При этом, начиная с 90-х годов, Италия теряет свою «особость» — страну активно вписывают в военные структуры НАТО, страна входит в ЕС и апробирует политические и экономические нормы Союза. Такую политику, которая де-факто будет перечеркивать возможность к ведению независимой внешней и внутренней политики, будут называть «нормализацией». Надгосударственные структуры ЕС, фактически, перечеркнут традиционный буржуазно-демократический режим. Италия будет стремительно переходить на неолиберальные рельсы. Это емко подытожил Берлускони, заявив, что «в мире Энрон и Эльф, Мендельсона и Стросс-Кана, что может быть более логичным чем Берлускони?«
Автор статьи соглашается с выводами Андерсона о глубокой связи между вопиющим клиентелизмом и непотизмом итальянской верхушки и заинтересованности последней в проведение неолиберальных реформ, которые «выпустят на свободу» финансовый капитал. Автору нравится настойчивость британского исследователя, который пытается показать всю разницу между Италией и «нормальной западной страной», но он считает, что надо остановиться на проблеме популизма и аполитичности итальянской публики.
Для начала, указывается, что в отличие от многих «нормальных» европейских стран, центральная государственная власть была слаба настолько, что не могла толком навязать свой социальный порядок всему обществу. Поэтому, в обществе всегда было порядком сил, которые могли бросить властям вызов и заменить их. Ссылаясь на Локло и его анализ «популистского момента», автор рассматривает Берлускони и его деятельность, как «новою точку кристаллизации», вокруг которой разнородные фрагментированные силы начинают обращаться, придавая новому режиму устойчивость.
При этом, автор напоминает, что взлет Берлускони последовал за падением первой республики, а сам он является осью, вокруг которой вращаются различные «политические концепции»: этнотерриториальные и правонационалистические Лиги Севера Боссии, неофашизм (иногда называемый ультраправым шавинизмом) НацАльянса Фини, социальный консерватизм Католической Церкви; «модернизационные» усилия крупнейших промышленников и банкиров, которые жаждут ещё больше свободы для капитала; жажда зрелищ и абсентеизм консервативно настроенной части рабочего класса и т.д.
Не смотря на все свои связи, богатство, возможности медийной манипуляции, и тут автор соглашается с Андерсоном, Берлускони не представляет собой некоей «новой политической программы», он всего лишь — наследник Беттино Кракси. Коррупционера, как и Берлускони (многие обвинения с него были сняты), тесно связанного с оргпреступностью, использующего грязные методы везде, где только это возможно. С другой стороны, Берлускони наследник давней популистской традиции итальянской политики, которая была тесно связана со стремлением достичь национального единства в чрезвычайно разнокультурной и гетерогенной среде. Автор, цитирует в этом месте Лакло с его анализом популистских установок Пальмиро Тольятти и ИКП, которые поставили в первый ряд именно национальные задачи рабочего класса. Рабочий класс должен был собрать в единое целое разного рода требования и разные виды борьбы за свои права, чтобы выполнить важную установку — добиться национальной гомогенности. В условиях слабости нацправительства и активного использования широких демократических требований, ИКП смогла стать крупнейшей левой партией Европы.
Парадоксально, но люди, которые создавали правый популизм Сильвио Берлускони, массово вышли из рядов ИКП. Далее автор иллюстрирует это несколькими фамилиями, которые занимали высокие должности и ответственные посты, или выполняли важные поручения, или вырабатывали политическую доктрину движения Берлускони. Среди них Лючио Колетти, влиятельный марксистский философ, идеологи Саверио Вертоне и Джулиано Феррара. В тоже время, автор противится тому, чтобы объявить правый популизм Берлускони таким вот нечаяным продуктом ИКП, или «трансформизмом» деятелей ИКП, их обыкновенным приспособленчеством. Скорее, как он считает, тут имеет место быть популистская унификация разнородных требований итальянского общества, которые вообще невозможны в англо-американских системах. А сделано это было при помощи талантливой и подготовленной в предыдущей эпохе левой (коммунистической) интеллигенцией, которая, с одной стороны, уже проделывала что-то подобное, с другой, это в определенной мере было её специфической целью и интересом, а в-третьих, это было последствием «практик гегемонии» (во вполне грамшианском духе) со стороны неолиберального государства.
Медиа, которые контролировал Берлускони, и сыграли роли эдакого гегемона. Недоступность медиа левой оппозиции, такой как Вельтрони, Д’Алема и прочие — вместе с их попыткой защищать тот самый буржуазный режим, то есть держаться в его рамках и даже словесно на него не нападать, служить которому побежала экс-«левые» и сочувствующие — привела к тому, что они становились жалкими подобиями правого популизма и проигрывали компании одну за другой.
Что ещё более неожиданно, так это то, что «демократические позывы к унификации» разнородного пространства, которые были высказаны ИКП, фактически были реализованы Берлускони сотоварищи. При этом, если в других странах, где вводились неолиберальные меры, государство хотели «уйти», то в Италии сработало все наоборот — государство, одновременно с этим, хотели «ввести». Причем ввести куда угодно, лишь бы оно было.
Под конец своего пассажа про популизм, автор приходит к выводу, что любой левый «демократический популизм» имеет все шансы быть превзойденным защитными формами этнической, региональной, национальной, государственной или медийной популистской помехой. Иными словами, широкообъединительные потуги в гетерогенном обществе будут сталкиваться с внутренними противоречиями и чем более широкими будут рамки, тем сильней будут противоречия. В тоже время, если бы это было всегда так, то есть никогда нельзя было бы апеллировать к «народу» вообще (что не так, на самом деле), мы бы не видели современных относительно унитарных государств. В конечном итоге, определяющим оказываются многочисленные программы по этнокультурной унификации, которую проводит буржуазия, зачастую используя военно-полицейский аппарат, подавляя регионалистские и федералистские стремления своих местных противников.
Далее автор переходит к такой важной вещи, как аполитичности, точнее нужно говорить о «неполитическом» итальянской левой интеллигенции. Под этим подразумевается полное размывание марксистской базы, включая и грамшианскую, уже в 70-е годы. Коммунистическая итальянская интеллигенция оказывалась таковой только по названию и формальному предпочтению. Маркса заменил Хайдеггер и Ницше, Грамши — Вебер и Шмидт, Кроче — Витгенштейн и Беньямин. Интеллигенция уходила в частности, политика заменялась эстетикой и этикой, активные действия — теоретическими осмыслениями в виде пресловутой эпистемиологической войны между лакановским пост-структурализмом и марксизмом Адорно, фукоистской биополитикой и деконструктивизмом Дерриды и т.д. Все это происходило под знаменем того, что лучше служит делу политической борьбы.
В конечном счёте, как считал один из участников тогдашней дискуссии, между 1981 и 1986 годом стало понятно, что вся «старая диалектика», которая связывала в единое целое социальный класс, партию, как его политического представителя, нацию, государство, цели — все это начало обрушиваться вследствие изменений — резкого наступления финансового капитала, а потом и краха СССР. Собственно, популизм эпохи Берлускони происходит, по мысли автора, как раз вот из этого «неполитического» поля, конечно же, помноженное на талант Берлускони, как демагога.
В тоже время, «неполитический» надо понимать, согласно автору, в его биополитическом качестве (тут автор статьи принимается за Фуко). Под этим подразумевается следующее: каждая политическая доктрина систематизирует и обозначает некоторый конфликт — между классами, нациями и т.д. Тем самым, он стесняет конфликт в обществе, пытаясь ввести его в некие рамки. Политическим философам сложно помыслить конфликт, который не был бы определенным образом упорядочен. Поэтому, «неполитическое» обращается к конфликту вообще, отрицая политику, рассматривая её как сферу договоренности. В определенной степени это крайний нигилизм. Хорошим подтверждением этому служит пример Жижека с его нападками на универсализм, который рассматривается с ницшеанской точки зрения, то есть как попытка сделать мир единообразным по западному, христианскому образцу. Автор, при этом, считает, что рассмотрение конфликта в качестве продуктивной и единственно творческой панацеей — есть спасение от ужасов капитализма в условиях заката буржуазно-демократических режимов в Европе.
Проблема в том, что однородность рабочего класса происходит вне зависимости от наших политических установок. Ровно тоже самое можно сказать и про конфликты в обществе, многие из них становятся видны только на очередном этапе развития, когда предыдущие снимаются или разрешаются. Поэтому, дело не в том даже, что мы что-то не можем помыслить, а в том, что это может и не проявиться просто в силу отсутствия необходимых условий. При рабовладении можно было бы помыслить забастовку в качестве одной из форм конфликта между наемным рабочим и капиталистом, вот только проявиться этому тогда в Риме было не дано.
С другой стороны, хороший момент, который стоит отдельно зафиксировать — создание просто широкой демократической партии, в которой сливается вся борьба и все требования эксплуатируемых масс, приводит к размывание идейного поля и многочисленным шараханиям из стороны в сторону. Борьба ведется за все и под всеми флагами, тут ни о какой унификации просто речь не может идти. С другой стороны, поражение идей Грамши, как не инструментальных, а идейных и завязанных на сформулированных ИКП общенациональные-общедемократических целях, приводят коминтеллигенцию к цинизму и нигилизму, а потом и окончательно переводят её в правый лагерь, где она следует за реакцией, проповедует реакцию, укрепляет её.
Post your comments