На «Социальном компасе» интересная статья, посвященная ситуации в Венесуэле. Пересказывать ее нет смысла, можно только сказать, что она представляет собой ответы венесуэльского врача на задаваемые русским журналистом вопросы. В связи с этим, кстати, определенные моменты, связанные с медициной, следует воспринимать критически – понятно, что полностью объективным в подобном случае человек быть не может (особенно это касается отношения к кубинским врачам – понятно, почему). Однако в целом картина показана достаточно неприглядная. Причем, самое плохое в происходящем в данной стране вовсе не указанная проблема с продовольствием – ведь в реальности подобные проблемы существуют для 2/3 всего человечества, просто они обычно маскируются нехваткой денег. Более того, настоящего голода в Венесуэле нет, не говоря уж о голодной смерти.
Но при этом в стране происходят вещи, которые, в реальности, являются как бы не хуже голода. Речь идет о резком «поправении» населения, о «правом повороте», которые испытывает данная страна. На самом деле Латинская Америка сегодня ценна именно тому, что представляет собой наиболее «левый» регион –если так можно говорить. Именно тут сейчас реализуются те модели поведения, которые можно назвать наиболее прогрессивными – начиная с пресловутой «теологии освобождения» и заканчивая реальной партизанской борьбой за решение социальных проблем (а не за возможность резать «чужаков», как это принято во всем мире).
Можно сравнивать все это с Европой, где былое господство левых настроений давно сменилось на апатию, «приправленную» безопасным активизмом – а теперь все более актуальными становятся откровенно правые организации (вроде пресловутых «Истинных финнов» в Финляндии или «Национального фронта» во Франции). (О странах Восточной Европы и, особенно, бывшего СССР и говорить нечего – тут вопрос стоит не столько о правых, сколько об ультраправых силах, способных, как это случилось на той же Украине, к прямому захвату власти…)
Однако чем дальше, тем больше в современной Венесуэле вместо привычной «левой волны» среди национальной интеллигенции стала преобладать правая. Вплоть до того, что, как написано в указанной статье:
«Знаменитый в прежние годы своими левыми лидерами, как среди преподавателей, так и среди студентов, Центральный Университет Венесуэлы, исторгает из себя фактически фашиствующих молодчиков, которые участвуют в нападениях на левых студентов, поджигают университетские автобусы и поддерживают крайне правого руководство университета.»
Ультраправые студенты, при этом проамерикански настроенные – это нонсенс для страны, да и для всего региона в целом. И, если честно, списать все это исключительно на «работу внешних сил», пресловутого Госдепа, не получится – этот самый Госдеп десятилетиями вел свою работу в регионе, имея неслыханные возможности, и ничего. А вот при «чавистах», вроде как прижавших его «шупальца», ему почему-то удалось распространить свое влияние на те слои, которые до этого оставались непреступны к данным притязаниям. (По крайней мере, подобное впечатление возникает при прочтении указанной статьи, как там «на самом деле» сложно сказать…)
Впрочем, на самом деле все вышесказанное не является чем-то необъяснимым. На самом деле – это практически неизбежное следствие сложившейся в стране ситуации. И, что самое главное – следствие того, что венесуэльская жизнь при всех указанных особенностях представляет собой, прежде всего, жизнь при капитализме. На самом деле, думать, что в Венесуэле «социализм» может только круглый идиот – поскольку практически все, за исключением некоторых внешних особенностей, свидетельствует именно об этом. На самом деле говорить о «венесуэльском социализме» можно лишь в том смысле, в котором принято употреблять метафору «шведских социализм» или «европейский социализм» — т.е. о пресловутом welfare state. (И то с определенными оговорками.) На самом деле, очень многие так и поступают – т.е., не делают разницы между социализмом и «социальным государством».
Однако это не так. Разница между ними фундаментальная. А именно – социальное государство, несмотря на все, остается государством капиталистическим, т.е., подчиненным интересам правящего капиталистического класса. По сути, тут можно говорить о той же «машине насилия», что и в случае «обычных» капиталистических стран. Единственное отличие – что в данном случае помимо данной «машины» в обществе существует и еще один «очаг давления», выражаемый через (само)организацию трудящихся, способных наносить обществу достаточно чувствительные удары.
Именно поэтому они могут «выбивать» себе хоть какие-то блага, помимо необходимых для примитивного существования. Однако стоит указанному давлению (т.е. способности трудящихся наносить реальный вред) хоть немного ослабеть – и все, буржуазное государство уже не считает нужным «расшаркиваться» перед ними. А значит – все завоеванные социальные блага могут быть отобраны обратно, точнее это будет сделано обязательно. Именно подобные процессы мы видим в современной Европе, где идет сворачивание уже указанной системы социального обеспечения, иногда стыдливо прикрываемое пресловутым «безусловным доходом». Впрочем, в рамках указанной темы для нас тут главным является тот момент, что указанная общественная система при всех внешних видимых признаках «социализма» на деле остается абсолютно капиталистической и настроенной на интересы господствующего класса – и считаться социализмом не может.
Однако, даже к подобной модели относить венесуэльскую ситуацию можно с трудом. Дело в том, что, как было сказано выше, указанный «европейский социализм» сложился не просто так, а как следствие огромного давления рабочих масс, закаленных опытом вековой классовой борьбы и вследствие воздействия уже не раз помянутой «тени СССР», нависавшей над Европой со всей своей массой танков и ракет, и радикально сдвигавшей ее влево. В «венесуэльском варианте» всего этого нет. На самом деле, тут вопрос даже не о том, что пресловутая «боливарианская революция» случилась тогда, когда СССР давно уже почил в бозе, а в мире разливалась «правая волна».
Самое главное тут то, что в реальности за указанной «революцией» не стояла та самая упорная классовая борьба, которая в реальности привела, к примеру, к Революции 1917 года. Разумеется, говорить о ее отсутствии в Венесуэле нельзя – в этой стране, к примеру, до определенного времени существовало мощное профсоюзное движение, а так же достаточно серьезные коммунистические силы (МАС). В определенный момент все это приводило к достаточно серьезному сдвигу страны «влево» (в конце 1980 годов МАС набирали до 10% избирателей. ) Правда, стоит учесть один момент – в структуре венесуэльской экономики доля промышленности была невелика. На самом деле, тут нет ничего страшного – в той же Российской Империи ситуация была еще хуже – однако это не помешало пролетарской революции. Но между ситуацией в России 1917 года и Венесуэлой, скажем, 1990 года была одна разница, которая все меняла – о ней будет сказано ниже.
Пока же только отметим, что вовсе не левые, и уж конечно, не коммунистические силы стали основанием для указанного «венесуэльского социализма». Его основой с самого начала выступало т.н. «боливарианское движение» — достаточно влиятельная группа армейских офицеров и представителей интеллигенции, радикально настроенных против североамериканского вмешательства в дела Латинской Америки. Собственно, именно антиамериканизм (как не смешно звучит это слово на американском континенте), а вовсе не стремление к улучшению жизни трудящихся, и уж тем более, не стремление самих трудящихся к защите своих классовых интересов, являлся основой данной «революции». «Боливарианцы», прежде всего, являлись националистами – а уж затем левыми, причем их «левизна» была, скорее, следствием обыкновенного неприятия разумным человеком существующей социальной несправедливости, нежели следствием какой-либо политической программы.
На самом деле, это – довольно распространенный механизм, существующий в любом здоровом обществе, например, то же самое являлось основанием левизны дореволюционной российской или европейской интеллигенции. Однако при всей своей универсальности, он имеет и ряд фундаментальных недостатков, неизбежно ведущих к процессам, аналогичным венесуэльким. К примеру, у той же российской интеллигенции он привел к резкой смене настроений от левых на правые, и даже – ультраправые во время Революции 1917 года. То же самое можно сказать и про современную Европу – где, правда, данное «перерождение» еще не завершилось окончательно, но до последнего осталось не так уж много времени.
В этом процессе нет ничего странного — дело в том, что на любого человека, помимо указанного неприятия каждым мыслящим существом страданий (Инферно, как своего, так и чужого) действуют и объективные экономические законы. А согласно им, именно униженное и несчастное положение «низших», т.е., народных масс и выступает основанием более-менее сносного положения не только верхов (дворян, олигархов), но и «средних классов». Реально 90% спокойной и более-менее обеспеченной жизни российской интеллигенции обеспечивалось через крайне низкую стоимость труда в Российской Империи, когда даже самый бедный из образованных людей мог позволить себе, скажем, иметь прислугу. То же самое можно сказать и про стоимость продуктов в РИ, когда на нищенские – по европейским меркам – зарплаты интеллигент мог, в прямом смысле, «есть от пуза».
В итоге жизнь российского интеллигента представляла собой непрерывную арену борьбы между субъективным (но определяемым объективными причинами) стремлением к справедливости, и объективным выигрышем от текущего несправедливого состояния. Обыкновенно стремление к справедливости побеждало – однако в тот момент, когда оно победило окончательно, когда русский мужик в кои-то веки получил пускай небольшую, но возможность хоть как-то повысить цену своего труда – т.е., в период Революции – само экономическое существование интеллигента стало невозможным. В общественном сознании интеллигенции это изменение выразилось в возникновении мифологии о «восставшем хаме», который грозится свернуть все здание человеческой цивилизации, в массовой поддержке Белого движения, причем вплоть до его самых неприглядных проявлений (вроде карательных действий). А все потому, что вопрос стал о самой возможности интеллигента существовать – и разумеется, он выбрал именно ту сторону, которая должна была это обеспечить.
Правда, не обеспечила – и превратился российский интеллигент в «совслужащего», субъекта с совершенно иным местом в социальной структуре. Правда, если честно – то подобное изменение не является столь уж страшным: на самом деле жить в качестве участника динамически развивающегося общества не так уж плохо, более того, за счет уменьшении общей инфернальности общества лучше становилось всем. Поэтому тому, кто желал чего-то, помимо поддержания исходного статуса своего существования, в целом жаловаться на случившееся не было смысла. Однако для огромного числа людей, которым именно указанная задача казалась главной, Советская власть показалась адом – что определило им бесславный конец в истории.
Собственно, тут и лежит ключ к «венесуэльской проблеме» — к тому, почему развитие «боливарианской революции» привело, в итоге, к развитию правых и ультраправых сил в стране, к росту проамериканизма и формированию антинародных настроений среди в той среде, которая еще недавно казалась залогом успеха проводимых преобразований. На самом деле, существование венесуэльских образованных слоев так же, как жизнь их российских аналогов основывалась на страданиях народных масс. И прямо, за счет низкого уровня оплаты труда, позволяющего получать те же продукты и работу по дешевым ценам. И косвенно, за счет возможности получения определенной части нефтяной (и иной) ренты, получаемой множеством иностранных и местных хозяев. В конечном итоге, именно им и нужны были инженеры (для обслуживания), врачи (для лечения), учителя (для образования) и прочие гуманитарии (для престижа, для того, чтобы показать: «мы так же образованная страна».) Собственно, именно ради обеспечения этих целей и создавались университеты, открывались газеты, печатались книги, ставились спектакли.
Народ, понятное дело, был вне всего этого, он жил полуживотной, наполненной исключительно тяжелым трудом и лишениями жизни. Правда, сам этот факт определенным образом давил на психику венесуэльских представителей «образованных сословий», заставляя их сострадать – и, в конце концов, привел к поддержке ими «боливариантства» в лице «прогрессивных» офицеров во главе с Чавесом.
Однако затем случилось совершенно закономерное. Пожелав уменьшить народные страдания, «чависты» решили часть указанной ренты перевести «вниз». Иначе говоря, они стали давать народу хоть немного того, что тот зарабатывал. Собственно, все преобразования «боливарианцев» были направлены на то, чтобы решить самые насущные проблемы для беднейших слоев населения. Дать возможность более-менее сытно питаться (через регулирование цен на продукты), дать возможность иметь хоть какое-то жилье (через строительство дешевых квартир), дать возможность лечиться, учиться и т.д. По сути, это не столько «социализм», сколько банальное человеческое сострадание, которое любым мыслящим существом должно восприниматься исключительно положительно. Но не так то было. Дело в том, что этими самыми решениями «боливарианцы» не только улучшили жизнь нищих, но и подорвали ту самую «экологическую нишу» интеллигенции, что позволяла последним жить достаточно обеспеченно для того, чтобы иметь силы на реализацию «высших потребностей», в том числе и в плане социальной справедливости.
Фактически случившееся в Венесуэле представляет собой лучшую иллюстрацию известного высказывания: «хотели как лучше, а получилось — как всегда». Поскольку практически все, что делалось для улучшения жизни народа одновременно с этим вело к ухудшению жизни средних слоев. Начиная с повышения цен на «свободно распространяемые продукты» (в пику продуктам по фиксированным ценам, которых, разумеется, тотчас же не стало) и заканчивая уже упомянутой конкуренцией «дешевых» кубинских врачей с «дорогими» местными. При этом следует понимать, что так как представителей низших слоев намного больше, нежели численность «образованных классов», то уменьшение числа доступных благ для последних гораздо заметнее, нежели улучшение жизни первых.
Именно это порождает однозначную проблему для «боливарианской революции» — а именно, поддержка интеллигенции падает намного быстрее, нежели растет поддержка народа. Собственно, это неизбежно при данном курсе, и, как уже было сказано выше, является неизбежным следствием любых изменений, ведущих к улучшению жизни масс. Однако, решение эта проблема имеет только при совершении «настоящей» революции – а именно, при полной перестройке социально-экономической структуры общества.
* * *
Потому, что единственная возможность получить поддержку «образованных» — а она жизненно необходима любому революционному или даже «революционному» правительству – состоит в уже упомянутом превращении «дореволюционной интеллигенции» в «совслужащих». В создании совершенно нового «образованного слоя», не связанного со «старым» местом в экономике. Собственно, разрушение прежней интеллигенции неизбежно, как бы печально это не выглядело: ну, невозможен был в том же СССР образ жизни из дореволюционной России, хотя бы потому, что иметь прислугу в условиях справедливой оплаты труда представляет собой дорогое удовольствие. (В раннем СССР этой возможностью могли обладать лишь граждане, занимающее высокое место в общественной пирамиде, в послевоенное же время она практически полностью исчезла. И понятно – даже для профессора с зарплатой в 300 рублей платить домработнице 120 рублей в месяц было, разумеется, слишком дорого.) То же самое можно сказать и про все остальное. Т.е., изменить отношение образованных людей к обществу для последнего просто необходимо…
Но разумеется, что данный процесс требует общественной перестройки. Не просто перераспределения нефтяной или еще какой-либо ренты в более справедливом соотношении – но изменения базиса, самой основы экономики. А это, разумеется, для «боливарианцев» вещь совершенно невозможная. Причем, даже не столько невозможная, сколько «нежелаемая» — в том плане, что мало кто из участников указанной революции ставил именно этот процесс в качестве основного желания для себя. Да, стать свободнее от тягучей зависимости от североамериканского капитала, высасывающего все силы из страны – это понятно. Ликвидировать ужасающую нищету крестьян и обитателей городских фавел – так же понятно.
Даже национализация – это более-менее ясно для любого образованного человека. А вот изменение самой основы общества, выстраивание новой его структуры, пускай и параллельно со старой – это уже проблема. Тем более тяжело понимается, скажем, такая ключевая проблема, как необходимость индустриализации, как ключевого процесса указанного изменения. Признать создание заводов, развития промышленного пролетариата, основой для выхода из Инферно, крайне нелегко – из тех же большевиков это смогли сделать только некоторые. (К великому счастью, именно они и оказались во главе страны.) Скорее и логичнее кажется, например, либерализировать (в смысле, освободить) сексуальную жизнь – думая, что это ох как важно. Или, скажем, национализировать находящиеся в иностранных руках «рентообразующие отрасли», думая, что этим можно ограничится, поскольку получаемые с них средства могут показаться достаточными для решения накопившихся проблем.
Однако в реальности этого недостаточно для того, чтобы вывести страну из того Ада «капитализма Третьего мира», в котором она оказалась благодаря классовому обществу. Если же этого не сделать, то, рано или поздно, все определяемые «этическим неприятием неравенства» решения будут действовать против себя же. Что поделаешь, диалектика – как бы не хотелось всем нам думать, что любое «доброе действие» есть абсолютное благо. Однако нет – «плохо устроенное общество» всегда все оборачивает во зло – в том числе и попытки переделить ту или иную экономическую ренту. Именно поэтому любая «революция» (т.е., попытки улучшить жизнь, не затрагивая экономическую основу – вопросы собственности) обречена – в отличие от революции настоящей. (Тем более, что правящие классы любые, мельчайшие посягательства на свои блага воспринимают так же агрессивно, что и попытки реального изменения общественного устройства.)
Мысль же о том, что можно проводить подобные изменения в условиях «классового мира», что можно обойтись исключительно «верхушечными изменениями» является глубоко ошибочной – хотя и закономерной в эпоху «большой Катастрофы». Что мы и можем наблюдать сейчас на примере Венесуэлы и ее «боливарианцев» — людей благородных и сильных, однако не обладающих должными знаниями. Впрочем, это не первый и последний подобный случай в Истории…
Post your comments