communist.ru

Три «отчасти вздорные» мысли Ленина

1. За последний год мне чаще других вспоминались три эпизода из биографии В. И. Ульянова-Ленина. Первый — беседа Владимира Ильича с большевиком Александром Аросевым (этот человек нашим современникам больше знаком, к сожалению, не как революционер, а всего лишь как отец известной советской актрисы Ольги Аросевой, «пани Моники» из «Кабачка 13 стульев»).
Летом 1918 года, но ещё до крупных покушений на большевиков, включая самого Ленина, у Аросева состоялась беседа с Владимиром Ильичем. И Ленин спросил у него:
— А что вы думаете об эсерах?
Аросев ответил что-то в обычном для тех дней духе. Правых эсеров первое время после Октября воспринимали как заблуждающихся, но всё-таки «своих», горе-социалистов, этаких злосчастных путаников, заплутавших в трёх соснах между буржуями и революционерами. В конце концов, большевики ещё недавно сидели с эсерами в общих тюремных камерах, ссылках и на каторгах, вместе сражались против царизма.
— Да ведь эсеры, — сказал в ответ Ленин, — делаются заговорщиками против советской власти… Они просто стрелять будут в нас!
Аросева такая оценка в тот момент поразила. «Всегда Ильич скажет что-нибудь такое, — замечал Аросев по этому поводу, — что непременно покажется необыкновенным, отчасти даже на первый взгляд вздорным». (Здесь и далее выделение моё).
Нам-то сейчас слова Ленина кажутся очевидными и даже банальными, и поражает скорее то, что они могли кого-то удивлять. Но мы крепки задним умом: мы знаем об убийствах эсерами Володарского и Урицкого, о выстрелах эсеров в самого Ленина… А в тот момент Аросев и Ленин ничего этого не знали и не могли знать. Но Ленин уже ясно видел это в будущем. Он не был ясновидцем и волшебником, он просто пользовался пониманием классовой механики происходящего. А Аросев ничего не видел и даже посчитал слова Ленина «вздорными», как он честно признавался потом. (Вообще, чем дальше, тем больше мне кажется, что всё, что потомки потом нарекают «мудрым», поначалу воспринимается как «вздор». Не Плеханов ли назвал «бредом» Апрельские тезисы Ленина?).
А в чём была эта классовая механика? Рассудим логически: если революционеры, привыкшие использовать в своей борьбе самые решительные средства, вдруг волей обстоятельств становятся на сторону буржуев, то в кого они со своими привычками превращаются? Правильно: в боевой авангард реакции, в самых ярых и смертельно опасных врагов революции. Не случайно же глава итальянских фашистов Муссолини вышел именно из числа революционеров-социалистов, его даже хвалебно называли в молодости «Муссоленин». Из партии, близкой к эсерам, вышел и глава санационного режима Польши маршал Пилсудский…
А почему этот эпизод с Аросевым мне вспоминался весь истекший год, да и сейчас? Потому что часть бывших российских леваков перешла на сторону украинских ультраправых. Ну, положим, они ещё не стреляют в «вату» и не жгут её (хотя на Украине — уже стреляют, да), но оправдывают или сквозь пальцы смотрят на подобное. Их товарищи на Украине — не леваки («жареные колорады»), погибшие в одесском Доме профсоюзов, а скорее те ультраправые, которые их жгли. Они даже ещё не до конца стряхнули с себя шелуху левых символов, фраз и словечек, хотя каждый день понемногу от неё освобождаются… Считать ли их по-прежнему «заблуждающимися товарищами»?.. А ведь всего полтора года назад отличия между теми и другими были почти незаметны невооружённому глазу. Но — классы разошлись, ничтожная трещинка выросла в пропасть, и повторилась история 1918 года, когда вчерашние товарищи начинали друг в друга стрелять…

2. Вторым уроком лично для меня послужила фраза Ленина из беседы с Гербертом Уэллсом, записанная британцем в его записной книжке (за что Уэллсу, несмотря на всё его фабианство, отдельное спасибо): «Ленин сказал, что, читая роман «Машина времени», он понял, что все человеческие представления созданы в масштабах нашей планеты: они основаны на предположении, что технический потенциал, развиваясь, никогда не перейдёт «земного предела». Если мы сможем установить межпланетные связи, придется пересмотреть все наши философские, социальные и моральные представления; в этом случае технический потенциал, став безграничным, положит конец насилию как средству и методу прогресса».
Могут спросить: ну, и каким же образом космические полёты и «межпланетные связи» могут заставить «пересмотреть все (!) наши философские, социальные и моральные (!) представления»? Где имение, и где наводнение? И почему обязательно «все»? Это опять какой-то, по Аросеву, «почти вздор». Человеку, всю жизнь живущему в плотном, непроницаемом коконе из привычных «философских (чаще — религиозных), социальных и моральных представлений», трудно, даже невозможно поверить, что всё это — лишь временная историческая оболочка известных классовых интересов. И вечности и неизменности в ней — ничуть не больше, чем в коконе обыкновенной гусеницы, который будет сброшен в свой черёд. А главное, что происходит внутри — это развитие «технического потенциала» человечества, который находит себе оболочку в подходящих классовых, «философских, социальных и моральных представлениях». Но когда он перерастает их — оболочка лопается по швам и разлетается вдребезги…

3. Кстати, это перекликается и с третьим уроком, который можно извлечь из небольшой истории про Ленина, рассказанной Сталиным. Она слегка напоминает какой-то восточный коан. И отвечает на вопрос: должен ли революционер любить новый порядок, вырастающий из революции, или саму революцию? «Я не знаю другого революционера, — говорил Сталин, — который умел бы так беспощадно бичевать самодовольных критиков «хаоса революции» и «вакханалии самочинных действий масс», как Ленин. Помнится, как во время одной беседы, в ответ на замечание одного из товарищей, что «после революции должен установиться нормальный порядок», Ленин саркастически заметил: «Беда, если люди, желающие быть революционерами, забывают, что наиболее нормальным порядком в истории является порядок революции»». Кто был этот товарищ — любитель «нормального порядка», Сталин не уточнил, хотя это было бы весьма любопытно узнать. Но сама идея о том, что норма истории — это революция, конечно, достойна стать в ряд «отчасти вздорных на первый взгляд», по Аросеву, ленинских мыслей…

Александр Майсурян

Сегодня

Чему сегодня могла бы поучиться у Ленина наша оппозиция, даже если она и не разделяет его «утопических» идей? Ну, например, мужской серьезности в сопротивлении. Большинство известных мне оппозиционеров рассуждают в шантажистской логике женской истерики: мы устроим мхатовскую сцену с элементами карнавала, битьем посуды и художественным визгом и нам, конечно же, пойдут на уступки, потому что на самом деле нас любят, ценят, нас боятся потерять, и без нас тут «они» никак не смогут обойтись. Мы, вообще, лучшее, что тут есть, и «они» это чувствуют. Просто «они» грубы и давно не видели нас в гневе. И мы, конечно, ещё долго будем делать вид, что оскорблены, недовольны и не так-то просты, пока не добьемся, чтобы всё тут, вокруг нас, сделалось прекрасным и удобным, «как в Европе», за что нам в итоге будут благодарны вообще все.

Вместо уступок власть показывает свою мужскую решимость прекратить надоевшую истерику. Она заткнет рот, свяжет руки, запретит, привлечет и лишит свободы кого угодно, вне зависимости от того, что этот человек о себе думает. «Они» преувеличенно применяют силу, чтобы прекратить этот женский спектакль и вызвать настоящий испуг. «Вы нам не нужны» – вот главное сообщение нынешних политических репрессий.

Нарциссической позе протестного «демонстранта» Ленин всегда предпочитал классовую логику профессионального революционера, готовящего народное восстание. Он знал и учил, что с серьезным противником можно говорить только на его языке и в его же мужской логике. Силу не «демонстрируют», а применяют. Для победы нужно не «Гамлета» вслух читать, а конспектировать Клаузевица.

Алексей Цветков

К празднику.

Для меня очень важным является подчеркнуть, что Ленин — не только памятники. И даже прежде всего не памятники. Ленин — это мысли. Ленина читать надо (и не только Ленина, но Ленина тоже). Обдумывать, соглашаться ли нет, спорить — но с идеями. А памятник — он памятник. Идол, даже где красивый. Ленин писал работы для людей, а не памятники себе ставил.
А по такому принципу и случаю длинная цитата из одной из моих любимых вещей, «Ещё раз о профсоюзах»:

Тов. Бухарин говорит о «логических» основаниях. Все его рассуждение показывает, что он — может быть, бессознательно — стоит здесь на точке зрения логики формальной или схоластической, а не логики диалектической или марксистской. Чтобы пояснить это, начну с простейшего примера, взятого самим тов. Бухариным. На дискуссии 30 декабря он говорил:
«Товарищи, на многих из вас споры, которые здесь происходят, производят впечатление, примерно, такого характера: приходят два человека и спрашивают друг у друга, что такое стакан, который стоит на кафедре. Один говорит: «это стеклянный цилиндр, и да будет предан анафеме всякий, кто говорит, что это не так». Второй говорит: «стакан, это — инструмент для питья, и да будет предан анафеме тот, кто говорит, что это не так»» (стр. 46).
Этим примером Бухарин хотел, как видит читатель, популярно объяснить мне вред односторонности. Я принимаю это пояснение с благодарностью и, чтобы доказать делом мою благодарность, я отвечаю популярным объяснением того, что такое эклектицизм в отличие от диалектики.
Стакан есть, бесспорно, и стеклянный цилиндр и инструмент для питья. Но стакан имеет не только эти два свойства или качества или стороны, а бесконечное количество других свойств, качеств, сторон, взаимоотношений и «опосредствовании» со всем остальным миром. Стакан есть тяжелый предмет, который может быть инструментом для бросания. Стакан может служить как пресс-папье, как помещение для пойманной бабочки, стакан может иметь ценность, как предмет с художественной резьбой или рисунком, совершенно независимо от того, годен ли он для питья, сделан ли он из стекла, является ли форма его цилиндрической или не совсем, и так далее и тому подобное.
Далее. Если мне нужен стакан сейчас, как инструмент для питья, то мне совершенно не важно знать, вполне ли цилиндрическая его форма и действительно ли он сделан из стекла, но зато важно, чтобы в дне не было трещины, чтобы нельзя было поранить себе губы, употребляя этот стакан, и т. п. Если же мне нужен стакан не для питья, а для такого употребления, для которого годен всякий стеклянный цилиндр, тогда для меня годится и стакан с трещиной в дне или даже вовсе без дна и т. д.
Логика формальная, которой ограничиваются в школах (и должны ограничиваться — с поправками — для низших классов школы), берет формальные определения, руководясь тем, что наиболее обычно или что чаще всего бросается в глаза, и ограничивается этим. Если при этом берутся два или более различных определения и соединяются вместе совершенно случайно (и стеклянный цилиндр и инструмент для питья), то мы получаем эклектическое определение, указывающее на разные стороны предмета и только.
Логика диалектическая требует того, чтобы мы шли дальше. Чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и «опосредствования». Мы никогда не достигнем этого полностью, но требование всесторонности предостережет нас от ошибок и от омертвения. Это во-1-х. Во-2-х, диалектическая логика требует, чтобы брать предмет в его развитии, «самодвижении» (как говорит иногда Гегель), изменении. По отношению к стакану это не сразу ясно, но и стакан не остается неизменным, а в особенности меняется назначение стакана, употребление его, связь его с окружающим миром. В-З-х, вся человеческая практика должна войти в полное «определение» предмета и как критерий истины и как практический определитель связи предмета с тем, что нужно человеку. В-4-х, диалектическая логика учит, что «абстрактной истины нет, истина всегда конкретна», как любил говорить, вслед за Гегелем, покойный Плеханов. (В скобках уместным, мне кажется, заметить для молодых членов партии, что нельзя стать сознательным, настоящим коммунистом без того, чтобы изучать — именно изучать — все, написанное Плехановым по философии, ибо это лучшее во всей международной литературе марксизма*.)
Я, разумеется, не исчерпал понятия диалектической логики. Но пока довольно и этого.
…Чтобы еще нагляднее пояснить это, возьму пример. Я ровно ничего не знаю о повстанцах и революционерах Южного Китая (кроме 2—3 статей Сунь Ят-сена и нескольких книг и газетных статей, которые я читал много лет тому назад). Раз там идут восстания, вероятно, есть и споры между китайцем № 1, который говорит, что восстание есть продукт обостреннейшей и захватившей всю нацию классовой борьбы, и китайцем № 2, который говорит, что восстание есть искусство. Тезисы, подобные тезисам Бухарина, я могу написать, ничего больше не зная: «с одной стороны… с другой стороны». Один недостаточно учел «момент» искусства, другой — «момент обострения» и т. д. Это будет мертвый и бессодержательный эклектицизм, ибо нет конкретного изучения данного спора, данного вопроса, данного подхода к нему и т. д. (источник)

Алексей Колесников

P. S. Ко дню рождения Владимира Ленина: всё, что вы хотели узнать о нём, но боялись спросить смотрите здесь leninism.su а также здесь: scepsis.net/tags/id_140.html. Полное собрание сочинений можно скачать, например, здесь libelli.ru/marxinew/len_new.htm.
В. Логинов «Неизвестный Ленин»
Тайна «немецкого золота»
Р. Сервис «Ленин: Биография».